Человек, который не способен отомстить за оскорбления, является нидингом, изгоем и лишается защиты закона. Истошный крик о защите чести слетает с уст родственников, потому что они боятся. Без сомнения, это главным образом было формальным делом, когда во Фрисландии один из родственников убитого мужчины схватил меч и нанес три удара по могиле, воскликнув в присутствии всей семьи: «Месть, месть, месть!» Таким же формальным делом был и ритуал, во время которого жалобщики выхватывали мечи и издавали первый крик, а потом относили тело в суд и, прокричав еще два раза, убирали мечи в ножны. Но формы были не более яростными, чем чувства. Среди мужчин, которые испускали крики, разносившиеся далеко по всей округе, существовало напряжение. Закон не знает такой неукротимой жестокости. Он дает советы, взвешивая свои слова, но оставаясь при этом искренним, как тот, кто видел человеческое существо в тяготах жизни; а когда уже все сказано и сделано, требование закона о необходимости чести для человека столь же полно сочувствия, что и вопли родственников. Четкое и строгое по форме слово законника не позволяет требованию набрасываться на нас с диким криком родичей: «Требуем мести!» Тем не менее если наши уши открыты тому, что излагает законник в своих кратких предложениях, то мы можем с помощью этого непрямого свидетельства получить всепоглощающее представление об энергии чести, которое усиливается от сознания того, что мы видим, как эта энергия преобразуется в поддерживающую энергию общества.

Процесс германского суда строится на том принципе, что обвинения – выдвинутого, разумеется, в надлежащей форме – вполне достаточно, чтобы человек смог сам защитить себя. Любой должен был быть готовым свести к нулю простое, необоснованное обвинение с помощью своей клятвы и клятв его сторонников. Если же человек молчал, то это означало, что он согласен с обвинением, и дело считалось решенным, как если бы он сам публично признал свою вину. Никто не боялся, что таким способом можно вынести приговор совершенно невинному человеку, поскольку молчание не считалось молчаливым согласием; наоборот, само обвинение считалось способом внушить человеку мысль, что он виновен. Если человек не способен отбросить обвинения, то пусть оно, так сказать, проникнет в него и пометит. Обвиняемый не доказывает, что он чист; он сам себя очищает.

Таков был господствующий принцип в германском судебном процессе, и он объединял людей в сообщество закона. Так же и в повседневной жизни, по-видимому, человек приобретал власть над другими с помощью своих слов. Один человек мог раздавить другого, чтобы показать свою силу, смелость, свою безрассудную храбрость. Можно было подчинить себе человека, выразив сомнение в его мужестве. У исландцев был даже специальный термин, обозначавший такие слова, предназначенные для подстрекания: fryjuord. Этим обидчик выражал свою уверенность в том, оскорбляемый им лишен мужских достоинств. Жил когда-то человек по имени Мар. Одни люди решили его извести. Однажды в его дом явился человек подозрительного вида, который сказал, что один из его быков увяз в болоте. Мар хорошо знал, где его быки, но, когда другие стали заявлять, что Мар боится пойти и посмотреть, где его скот, йомену пришлось пойти на болото, где его ждала смерть («Сага о Золотом Торире»).

«Ты не осмелишься» – этой фразы было достаточно, чтобы человек подверг свою жизнь опасности. Грегориус Даггсон, храбрый предводитель лендрманнов, погиб оттого, что не смог вынести насмешек над собой. Когда он и его враг Хакон встретились, между ними текла река; лед в том месте был некрепок, к тому же Хакон заранее прорубил в нем проруби и засыпал их снегом. Грегориусу не понравился вид льда, и он решил подняться выше по течению и перейти реку по мосту. Но бонды в его войске сочли, что лед крепок, а он просто испугался врагов, хотя тех было совсем немного. «Лед на реке хорош, да, видно, удача покинула тебя», – молвил один из бондов. «Я никогда не давал повода упрекать меня в трусости, не дам его и теперь! – заявил Грегориус, ступив на лед. – Вы сами захотели проверить, крепок ли лед, я этого не желал, но терпеть ваши насмешки больше не намерен, идите же за моим знамением!» За ним пошло двадцать человек, а остальные повернули назад, как только почувствовали, что лед не крепок. «Тут один из людей Хакона пустил в Грегориуса стрелу, и та угодила ему в шею. Грегориус пал, и с ним двадцать человек», – говорится в «Саге о Хаконе Широкоплечем».

Человек может подчинить себе соседа, пустив в ход fryjuord (насмешки, подстрекательство), ибо это способно затронуть его честь. Если честь не заговорит и не покажет свою силу, человек превратится в ничтожество. Когда исландец или норвежец кричит своему врагу: «Если ты не вступишь со мной в бой, значит, твои люди трусы!», это действует на него как самая сильная магическая формула, ибо если он не ответит на этот вызов, то до конца своих дней покроет себя позором. В «Песни о Хильдебранде» отец издает гневный вопль: «Теперь собственный сын должен нанести мне удар мечом, зарубить меня своим топором. Или я прокляну его! Но что же делать? Тот, кто откажется от битвы с тобой, станет самым трусливым из истерлингов, ибо ты так жаждешь ее…» Сила насмешки так велика, что может заставить человека совершить самое злодейское из всех преступлений – убийство родственника.

Оскорбление или обвинение не меньше, чем удар оружием, затрагивает в душе человека какую-то струну, ту, что составляет основу его характера. В этом случае человек может унизить его в суде и нарушить его права. В законе Уппланда приводится отрывок из старой юридической нормы, сохранившейся со времен язычества, которая касается обвинения в трусости. Одна сторона говорит: «Ты – не мужчина, ты трус», а другая утверждает: «Я – такой же хороший человек, как и ты». После этого они должны встретиться с оружием в руках на перекрестье дорог; тот, кто не явится на поединок, превратится в ничтожество и будет лишен всех прав. Или, как говорили ломбарды: «Если кого-то называют трусом, он должен доказать обратное в ходе поединка; если же он проиграет, то должен по праву заплатить за поражение. Если кто-то назовет женщину ведьмой или шлюхой, то ее родственники должны очистить ее имя в ходе поединка; в противном случае она должна понести наказание за ведовство или распутство». Так оскорбляющая сторона по своему желанию присваивает кличку труса или шлюхи кому захочет. Аналогичным образом, можно обвинить своего противника перед законом в грабеже или другом преступлении, а после заставить его оправдываться.

Если человека обесчестили, он должен реабилитировать себя, чтобы его честь снова получила возможность им управлять. Оскорбление подобно отраве, которую нужно исторгнуть из души и бросить тому, кто ее послал. После этого пострадавший должен забрать свою честь у оскорбителя; это позволит ему завершить усиление своей личности. Реституции требует простое чувство самосохранения; ибо человек не может жить в постоянном стыде. Из чувства чести рождается конституция общества; этот фундаментальный закон достаточно прочен, чтобы держать суровые натуры в упорядоченном сообществе, находящемся под управлением закона.

Если человек не имел возможности отомстить за оскорбление, за дело брались его друзья. «Мы исправим это положение, если ты не решаешься; ибо позор пал и на нас», – говорили они. Но даже если от врага удавалось добиться возмещения, честь все равно не считалась полностью восстановленной. Стыд по-прежнему висел над семьей, поскольку одного из ее членов оскорбили и это оскорбление пристало к нему. Если человек не сумел сразу же сбросить оскорбление, он сам и его родственники покрывались позором.