Любое нарушение фрита порождало чувство страха. В древности не было такого понятия, как естественная смерть, и, если в рядах семьи появлялась брешь, ее расценивали как опасность, ужас или преступление. Отчаявшийся Эгиль грозит морскому владыке расправой, и угрозы его звучат достаточно современно – это крик человека, утверждающего свое право перед всеми, будь это хоть сам Господь Бог: «Когда б я мести / меч мог несть, / то Пивовар / несдобровал бы. / Если б достало / сил, то спорил / я бы бранно / с братом бури» [20] . По форме его вызов тоже принадлежит переходному периоду, когда люди и боги потеряли контакт друг с другом.

Однако в вызове Эгиля есть нечто первобытное. Под более поздней формой скрывается старое ощущение смерти, первобытный страх и первобытная защита. Смерть – это аномалия, вещь противная и непонятная естеству, и человек озирается вокруг, пытаясь найти того, кто принес ее, и если при свете дня убийцу не видно, то нужно искать его во тьме. Человек, вероятно, ищет того, кто совершил это «колдовство». Подавление мысли о естественной смерти в мозгу германца происходило благодаря заботе о будущем умершего; но снова и снова старое отчаяние охватывало его душу, когда он думал о том, что его фриту был нанесен ущерб. Эгиль показал себя как самый оригинальный, самый древний из всех северных характеров. В его восклицании «Если б достало сил…» заключено столько беспомощности, что она становится вызовом: «Мне ли биться / с убийцей сына, / если видит / всяк и всюду, / что у старца / сил не станет? / Ужели мне / поможет немощь?» Именно чувство унижения, спрятавшееся в глубине его души, придает его словам такую горечь.

Но Эгиль достаточно силен и может преодолеть свою беспомощность; сквозь чувство одиночества в нем растет решимость бросить вызов. Крах фрита вынуждает его духовную суть заняться самозащитой. Он похваляется, что обладает поэтическим даром, способным возместить горе: «Рад я не чтить / брата Вили, / главу богов / отвергнуть гордо, / но Мимира друг / дал дар мне дивный, / все несчастья / возмещая». В этом утверждении своей личности Эгиль уходит далеко вперед от той культуры, в которую он встроен духовно. Пока фрит являлся нерушимым фундаментом человеческой жизни, такие испытания не могли возвысить человека. В ту пору скорбь была просто отравой, которая разрушала фрит и семью, и вместо сострадания скорбящий удостаивался презрения. С того самого момента, когда родственники погибшего заявляли, что не могут найти никого, кто стал бы объектом их мести, они подписывали себе смертный приговор в духовном и социальном плане.

Неотомщенная потеря – величайшее горе, духовное самоубийство целой семьи. Спасти семью и избежать бесчестия можно было только одним путем – уничтожив убийцу. Бесчестие необходимо было выжечь, пока оно не отравило все тело.

Эддические песни о Бальдре – еще один пример поэтического выражения связи между родственниками. В поэме «Прорицание вёльвы» (Voluspa) говорится о рождении нового героя – Вали, сыне Одина и Ринд – призванного отомстить за смерть Бальдра: «…У Бальдра вскоре / брат народился, – / ночь проживя, / он начал сражаться. / Ладоней не мыл он, / волос не чесал, / пока не убил / Бальдра убийцу» [21] .

В другой эддической поэме – «Сны Бальдра» (Vegtams-kvida) – также говорится о мести: «Ринд в западном доме / Вали родит, / и Одина сын / начнет поединок, / рук не омоет, / волос не причешет, / пока не убьет / Бальдра убийцу» [22] .

Саксон Грамматик слышал историю о Бальдре именно в этом пересказе. Он говорит об Одине как о главе фрита, добавляя, что, «подобно всем несовершенным богам, часто нуждался в помощи человека». Жаждущий отмщения отец узнал от вёльвы, колдуньи-лапландки, что мститель родится от его союза с Ринд, дочерью короля рутенов (русинов). Далее летописец приводит подробное описание всех трудностей, через которые пришлось пройти Одину, чтобы соблазнить принцессу: он отправляется в «западный дом», где пытается проявить себя как герой, как златокузнец, но ни героические поступки, ни золотые кольца не помогают ему завоевать сердце Ринд. Тогда Один насылает на нее болезнь, а затем, обратившись знахаркой, обещает исцелить. Ринд по требованию «знахарки» привязывают к ложу, и Один овладевает ею силой.

Поэт, сочинивший эту историю, играл на примитивных чувствах – он понимал, что ему нужен мститель, который приходился бы Бальдру родственником и одновременно не был бы им. Молодой герой совершает подвиг, «рук не умыв, ни волос не чесав», – то есть до того, как обрел человеческий облик, стал человеком в полном смысле этого слова и членом фрита.

Эта история очень точно описывает чувство беспомощности родственников, когда честь поругана членом их клана, и о преодолении бесчестия с помощью разного рода ухищрений. В первой части «Младшей Эдды», в «Видении Гюльви», говорится, что Хермод попытался вызволить Бальдра из царства Хель с помощью выкупа, так как избавиться от бесчестия, лишив жизни сородича, никто не решался. Само имя убийцы причиняло асам боль, а потому они предпочитали не вспоминать его: «Есть ас по имени Хёд. Он слеп, но силы у него в избытке. И желали бы асы, чтобы не было нужды и поминать этого аса, ибо дело рук его еще долго не изгладится из памяти богов и людей».

Когда речь идет об избавлении от стыда, об уничтожении того, кто стал его причиной, родственники вряд ли смогут помочь; они подскажут либо путь к гибели, либо дорогу в лес. Они, строго говоря, не прогоняют злодея от себя, но заставляют его сделать это непрямым способом, и только тогда, когда он отрывается от семьи, они поднимают руки и торжественно объявляют, что изгнали его из фрита.

Если кто-то из ее членов проявлял трусость или бездействовал, что приводило к тому, что их родственники оказывались опозоренными, семья, вероятно, пыталась его ругать и урезонивать. Эту задачу предоставляли женщинам, и, насколько нам известно, они с ней успешно справлялись. У нас есть много примеров, из которых хорошо видно, каким влиянием пользовались у своих мужей, братьев и отцов германские женщины. Они рассказывали об оскорблении очень подробно, подчеркивая каждую деталь.

Так Гудрун говорила своим сыновьям о каре, постигшей ее дочь Сванхильд: «Что вы сидите? / Что спите беспечно? / Как могут смешить вас / беседы веселые? / Если Ёрмунрекк / смел сестру вашу бросить, / юную деву, / коням под копыта, / вороным и белым, / на дороге войны, /серым, объезженным готским коням!» [23]

Женщины могли приводить яркие примеры, более впечатляющие, чем примеры любого еврейского пророка, как это сделала яростная исландская вдова Турид, которая положила на стол ногу быка, разрубленную на три части, и заставила сыновей самих догадаться, что это означало: «Вашего брата разрубили на куски покрупнее». После обеда она положила на стол камень, в знак того, что они напоминают ей камни на столе вместо еды, столь же безучастные к судьбе брата, «поскольку они не осмелились отомстить за брата Халля, каким человеком он был; но вы совсем не похожи на людей нашего народа».