— К чёрту деньги! — вдруг сказал Саша. — Расскажите, как умер дядя?

— Подробности мне не известны, знаю только, что последнее время он испытывал недомогание и много времени проводил в постели. Морской воздух и пляжи в Биаррице ему не помогли. Я думаю, его отравили.

Александр явно удивился моему ответу, и на пару секунд его выражение лица говорило именно об этом. Его брови высоко поднялись, а нижняя челюсть слегка опустилась, не говоря уже о широко раскрытых глазах — зеркале души.

— Какая страшная смерть… Я как-то почитывал трактат Амбруаза Паре о ядах, жуть. Странно, хоть мы и не были знакомы, а отец никогда не рассказывал о своём брате, и бабушек с дедушками, которые хоть что-то могли поведать, не застал во здравии, я всё же испытываю печаль и горечь. Искренне сочувствую.

— Спасибо, — ответил я. — До этого года я тоже о вас ничего не слышал, так что, думаю, пришло время узнать друг друга поближе.

— Право, не знаю, — с некой растерянностью произнёс Саша, — будет ли у нас такая возможность. Мне послезавтра уже надо выезжать, а есть ещё некоторые неулаженные дела, и хотелось бы как можно больше провести времени с матушкой.

— Жаль, что на что-то серьёзное времени никогда не хватает. Впрочем, за столь короткое общение, я понял, что доверять Вам можно, а посему я хотел бы сделать предложение.

— Если Вы станете настаивать, — вдруг перебил меня Саша, — чтобы я выкупил обратно имение, то спешу Вас разочаровать: полученные от наследства деньги едва покроют мои долги.

— Пожалуйста, дослушайте меня. Речь пойдёт совершенно не об этом.

— Прошу простить мою неучтивость, — извинился Саша. — Просто с самого начала разговора я ждал этого предложения.

— Так вот, уже сейчас в армии идёт реорганизация, и, дай бог, в будущем году мушкетёрские полки, наконец, получат новые пехотные ружья, и недоразумение Аустерлица более не повторится. Как Вы заметили, в Борисовке построен небольшой экспериментальный завод, где помимо прочего изготовляется новейшее оружие, и было бы неплохо, если Вы, отправляясь в полк, взяли с собой несколько штуцеров. Задача следующая: до конца года вооружить своё подразделение предоставленным оружием и испытать его в походных условиях, произведя не менее одной сотни выстрелов из каждого образца. Естественно, подготовить грамотный отчёт.

Александр встал из-за стола, и, подойдя к окошку, распахнул его, жадно вдохнув с улицы, словно почувствовав недостаток свежего воздуха. Сверчки уже начали свой концерт, какие-то крупные насекомые порхали в листве вишен, и вместе с этими звуками в комнату ворвался аромат сада. Повернувшись ко мне лицом, он произнёс:

— К сожалению, я не смогу вам помочь. Мой полковник не позволит перевооружать солдат, не говоря уже о порохе и пулях, которые будут истрачены. В этом году даже стрельб ещё не было.

— Неужели настолько всё плохо? — с удивлением спросил я.

— Отчего же плохо? — стал рассуждать Саша. — Пороховые заводы работают в полную силу, где только возможно закупается свинец, закладываются магазины. Просто держава готовится к новой войне, и от этого случилась вся экономия. В полках проводят учения, а мы запрещаем точить сабли и докладываем, сколько зарядов было сохранено, вместо того, чтобы учить нижних чинов прицельной стрельбе и рапортовать о поражённых мишенях. Нет экономии лишь у артиллеристов. Так что, мой Вам совет: делайте пушки.

— Нет — так нет, — отрезал я. — Замечу, что если Вы надумали засвидетельствовать своё почтение Есиповичам, то с недавнего времени они перебрались в Смоленск.

— Покорно благодарю, но я уже знаю от матушки, что Генрих Вальдемарович проживает в городе. Арсений письмо просили передать, да и у коменданта отметиться необходимо.

Я посидел ещё некоторое время, погрузившись в свои мысли. Потом встал и протянул руку:

— Удачи Вам, Саша и берегите себя, — сказал я, прощаясь и пожимая Александру руку.

У меня нередко бывали минуты, когда я живо чувствовал, что в жизни, которая выпала на мою долю, есть своя прелесть, и вот сейчас, покончив со своими делами, я продолжал стоять и смотреть на небо, но уже не с целью отвлечься, а с восхищением, как на прекрасное произведение искусства. С минуту я стоял словно потрясенный полной отчужденностью этой живущей своей жизнью бездны, или, вернее, ее непричастностью ко всему людскому, ибо на всем пространстве, которое она обнимала, не было ни видно и ни слышно, ни души. Люди с их проблемами, как будто и не существовали, и, казалось, не было ни одного земного существа, кроме меня.