— Анна Викентьевна, — обратился я к директору пансиона, — как-то неподобающе…

— Всё согласно прописанным пожеланиям, Алексей Николаевич, — с хитрой улыбкой на устах, произнесла Ромашкина, защищая воспитанниц. — У девочек час свободного времени в самом широком понимании этого слова.

— Прошу великодушно простить меня, сам не понимаю, как стал ретроградом… Наверно, это выглядело немного смешно?

— Самую капельку. Лев Фёдорович Людоглавский, директор Смоленской гимназии, давеча бывший здесь, вообще дар речи потерял. А с сопровождавшим его Еленеевым, конфуз ещё больший приключился. Но всё это, — добавила она своим дружелюбным весёлым и доверительным тоном, каким, должно быть, счастливые девушки сообщают некоторые секреты, — останется в этих стенах.

— Так это специально?

— Вот, и Вы так же подумали, — рассмеявшись, сказала Анна Викентьева.

В конце прогулки, когда мы заканчивали обходить пансион вокруг, Ромашкина погрузила руки в меховую муфту и после недолгого раздумья произнесла:

— Вступая во взрослую жизнь, я часто думала о том, чего мне не хватало в детстве? И за этот час принадлежать самой себе я бы отдала многое. Надеюсь, что в памяти у этих юных созданий, помимо всех строгостей останутся и тёплые воспоминания.

Её открытость, её трудолюбие, налёт публичности, смесь ребячества и уверенности удивили и озадачили меня. В который раз я почувствовал, что приехав сюда для того, чтобы удовлетворить своё любопытство, уезжал скорее ещё более любопытным, нежели удовлетворённым. Анна Викентьевна умудрилась сделать всё по-своему и что интересно, гораздо лучше, если за дело бы взялся я сам. А что касалось украшений, то, что я мог сделать? Конечно, согласился, тем более привезли мы из последнего вояжа их не мало. И чтобы поведать о нём, нам придётся вернуться немного назад.

(за три с половиной месяца до этого)

Буйство непогоды ещё мучило уезд пару дней, как, наконец, наступило затишье. Снежная буря выдохлась, солнышко разогнало тучи, и трескучий мороз стал не так страшен. Стоило лишь подышать тёплым воздухом на стекло, как оледенение расползалось туманом, и там, за окном, блестел и искрился снег, стояли опушённые белым пухом яблони, сад замер, и казалось, что деревья дремлют в своей ярко-серебристой одежде. Но стоило лишь отойти, как на окно вновь ложились целою сетью причудливые, фантастические, тонкие как кружево узоры. Стоял морозный день и до начала календарной зимы оставалось совсем чуть-чуть, а я, вместо того чтобы любоваться красотами природы или получать удовольствие на охоте, занимаюсь навеской пороха.

— Вашблагородие, Иван Иванович с Василь Фомичом пожаловали, — Сообщил Тимофей через полуоткрытую дверь, оставленную в таком положении умышленно.

— Братец, — не отвлекаясь от процесса, сказал я, — распорядись на счёт самовара и пусть в гостиной обождут.

— Уже сделано, вашблагородие. Стёпка стол накрыл. Одежду к печи сушиться, а сами сидят и чай пьют.

Чему собственно удивляться, если мы уже не в одной передряге вместе побывали, и чаепитие без дозволения эта та вольность, на которую не стоит обращать внимания. Оставленные Есиповичем присматривать за домом и мной Тимофей со Степаном, в действительности, изрядно мне помогали. Панибратство между нами хоть и присутствовало, но всё в строгих рамках, всё на взаимном уважении. Правда, до тех пор, пока не наступала особая ситуация, когда осуществлялся безоговорочный принцип единоначалия. И не всегда я там командовал, в некоторых вещах тот же Полушкин разбирался гораздо лучше меня, и мне не зазорно у него поучиться. Как и искусству штыкового боя у братьев, в котором они, несомненно, доки. Конечно, присутствовал у меня и справочник Люгарра и по системе Вальвиля я занимался, но это всё не сравнить с настоящими спаррингами от ветеранов штыковых атак. Тем временем последняя гильза для цепного ружья оказалась снаряжена, и да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое, а после можно идти к гостям. Последние новости хоть узнать, а то сижу тут как медведь в берлоге, носа никуда не кажу. А они, новости, как и следовало ожидать, оказались весьма интересными, так как касались не только восседавших за столом в гостиной, но и другой группы товарищей. Тех самых конспираторов-торговцев, чьих имён я и не знал, только клички.

Степан принёс дополнительный прибор для меня и, усевшись с комфортом в удобном кресле, я стал слушать рассказ Полушкина, так как Василь Фомич больше молчал и лишь изредка кивал головой, подтверждая сказанное. А речь шла как раз именно о нём.

Службу Василий Фомич закончил старшим унтер-офицеров на должности каптенармуса, и в отличие от остальных сослуживцев Есиповича, выйдя в отставку, сразу оказался пристроен к делу дальнего родственника по линии жены. Скорее всего, со временем он стал бы купцом третьей гильдии, но случилась семейная трагедия. Старший сын до смерти забил вожжами неверную супругу и должен был отправиться на каторгу. Какой отец не захочет спасти сына? И Василий Фомич бросился ко всем знакомым за помощью. В итоге всех перипетий, старшенький оказался на английском купце и вскоре осел в Америке, но стоило это решение вопроса совсем не мало. Обо всех накоплениях, как и о купеческом пае, пришлось забыть и впрячься в кабалу, а, точнее, заниматься проводом обозов с контрабандой. За последние два года бывший унтер исколесил весь север Польши, побывал в Пруссии, Франции и Голландии. Приключения там случались разные: и пострелять приходилось, и от погони уходить, и кровь свою проливать, и другими неприятными делами заниматься. Ибо, как ни крути, контрабанда — это уголовное деяние, и как ни старался он выйти из этого общества, ничего не получалось. Не отпускали такого ценного кадра, находя всё новые причины. А когда и они заканчивались, напоминали о сыне. И вот, несколько дней назад, Василию Фомичу предложили исход. Как говорят немцы, "Lebensfragen", то есть вопрос жизни и смерти.

— Надо изловить и вывезти сюда одного нехорошего человека — лейтенанта Макрона, — произнёс в конце рассказа Полушкин.

— Хорошо, — сказал я. — А вы хоть знаете, где его искать? И с чего вы взяли, что он нехороший человек? Может, у него молодая жена и семеро по лавкам, а сам он примерный семьянин, верный друг и просто весёлый парень.

— Он, может, и такой замечательный, как вы только что описали, Алексей Николаевич, но что-то мне подсказывает, что душа его черна. Он капитан таможенного корвета из Кале, обеспечивающий блокаду Англии со стороны Датчан. А эта работа волчья, урвать и хапнуть, иными словами. Это как говорил Суворов про интенданта после пары лет службы. Поверьте мне, должность портит. И если говорить напрямую, то мне всё равно, какой он там весь из себя. На кону судьба моего друга и я ни секунды не стану колебаться, чью сторону выбирать: свободу Василия или Макрона.

— Я в деле. Только три вопроса: какой выберем маршрут до Кале, когда выезжаем и не позвать ли нам с собой Андрея Петровича.

— Едем через Москву, — довольный моим согласием тут же стал рассказывать Полушкин. — Так в подорожной фельдъегеря указано, а мы, стало быть, его станем сопровождать. Известный сундучок повезём, который мы случайно обнаружили. Сам Губернатор распорядился. Говорят, лично пересчитывал фальшивки.

— В Москве хоть есть, где остановиться?

— Генрих Вальдемарович написал письмо своему знакомцу Ираклию Ивановичу Моркову. Он хоть и в отставке, но всё же генерал-майор. Посодействует и подскажет. Да и спокойней так будет. В стольном граде мы отчитаемся и сразу за Макроном. Выезжать желательно на этой неделе, пока не так прохладно, а то к Рождеству морозы ударят, да такие, что отплыть не сможем. Ну, а насчёт Андрея Петровича ничего не скажу. В делах он с нами не участвовал и можно ли на него положиться, не знаю.