— Вик, тащи сюда воду и полотенце, — приказываю я. — Он весь горит.

Братишка молча отправляется на задний двор, а я пытаюсь уложить пилота поудобнее. Он дышит: редко, тяжело, но дышит. На губах виднеется кровь, а кожа горячая от лихорадки. Он как будто спит — глухим, тяжелым, гибельным сном. Я беру его за больную руку и осторожно прощупываю ее от кисти и до плеча. Когда мои пальцы добираются до ключицы, летчик глухо стонет во сне.

— Потерпи немного, — говорю я, оборачиваясь. — Я знаю, больно… Вик!

Спустя пару секунд он появляется, неся в руках таз с холодной водой и полотенце. Аккуратно ставит его на пол, стараясь не расплескать воду. Я ободрительно улыбаюсь, провожу рукой по его волосам и отсылаю обратно. Дальше он мне не нужен. Я сама справлюсь. Правда, пока я понятия не имею, как.

Смочив полотенце в воде, я выжимаю его и осторожно закутываю пострадавшее плечо. Брызгаю водой пилоту на лицо, хлопаю его по щекам, но бесполезно. Мой взгляд снова падает на его ноги. Я с большим трудом справляюсь со шнуровкой и снимаю сапог с правой ноги. Левая нога сильно распухла, и стащить с нее обувь почти невозможно. Я оставляю это дело и одним краем полотенца провожу по лбу летчика. Это тоже не приносит никаких плодов.

Снова появляется Вик: видно, ему надоело сидеть за домом в гордом одиночестве. Я машу на него рукой: делай что хочешь, только не мешай. Сзади раздается глухой стук: оказывается, мой драгоценный братец добрался до шлема и уже умудрился уронить его на пол.

— Вик, положи…

— Не надо. Пусть… берет.

Мы оба замираем: и я, и братишка, забыв о шлеме. Летчик очнулся: он с трудом открывает глаза и обводит комнату потерянным взглядом. Глаза у него темно-серые, но как будто затянуты пеленой. Он косится на свое раненое плечо, переводит взгляд на меня и пытается улыбнуться.

— Ты…

— Данайя, — говорю я одними губами. — Тебе плохо? Где болит?

— Кажется… везде, — Он закашливается. — Рука… и лодыжка. — Снова кашель. — Голова раскалывается…

Дело плохо: лихорадка не проходит. Я опять пытаюсь взяться за его ногу, но он снова стонет.

— Не трогай… больно…

— Так надо. Извини.

Мне все-таки удается снять сапог, и я понимаю, что не справлюсь — травма тяжелая. Ступня сильно отекла и превратилась в один сплошной кровоподтек: боюсь, что поврежден нерв. Да и болит, похоже, просто невыносимо. Я оборачиваюсь и смотрю на дверь.

На самом деле надежда есть. Эта надежда скрыта под плотным пластом моей ярости и гордости. Того, что побеждало все эти два года и должно победить в конце. Но мир играет с нами в жестокие игры, шутит с нами злые шутки: именно тот человек — и есть надежда. Так что моей гордости придется отступить. Мне нестерпимо унижаться, нестерпимо просить у Крессия Ларда даже горстку зерна или стакан воды, но не на этот раз. Наверно, когда отступает ярость, пробуждается надежда… Я встаю и жестом подзываю Вика к себе.

— Ступай к Ларду, — приказываю негромко. — Поклонись ему три раза до земли. Скажи, что это я прислала. Скажи, что без него мы пропадем.

Кресс, не поприветствовав, входит в наш покосившийся дом. Снимает белый капюшон, поправляет угольно-черный хвост из спутанных волос и смотрит на меня. Я выдерживаю этот взгляд, не дрогнув.

— И что за дело у тебя, Данайя аль-Гаддот? — спрашивает он насмешливо. — Ты же передо мной не кланяешься.

— Не кланяюсь и впредь не буду, — отвечаю я и отступаю на шаг. — Вик, поди сюда… Он там, — Я показываю на покрывало, на котором лежит раненый летчик. — Нашли его в Стеклянных скалах. Нога перебита и плечо вывернуто. Ты можешь помочь. Я знаю, Кресс. Спаси его.

Он молчит, никак не реагирует на мой порывистый монолог. Потом молча отодвигает меня и Вика в сторону, проходит к летчику и наклоняется над ним. Я снова отправляю братишку прочь. Мои глаза направлены на Кресса. В его руках — потертый рюкзак, который не одному сефарду принес спасение. Пилот лежит без движения, и я не могу даже понять, в сознании он или нет.

Кресс поворачивается ко мне.

— Может, уйдешь?

— Нет.

Я не могу уйти. Не могу уйти, не узнав, что будет со спасенным нами человеком. По правде говоря, его спас Вик, а не я, но я беру эту эстафету из растертых пальцев брата и сжимаю ее в ладонях. Крессу этого не понять. Он не знает, как это — спасать. Он спасает по долгу службы и еще из желания заполучить расположение сефардов. Ему ведь хочется стать следующим альхедором.

А мне хочется уничтожить нынешнего.

Через Кресса.