— Ты…

— Я все-таки решил вернуться, — тут же перебивает он. — Черт его знает, сколько бы ты еще провалялась в том зале.

— Почему ты не пришел… тогда? — спрашиваю я с неожиданной злостью. Голос срывается. — Почему ты оставил меня в хранилище?

— Я не сдержался, — вздыхает он. Глаза становятся виноватыми, как у побитого пса. — Я… сорвался на тебе. Да, я сорвался! — Он сжимает кулаки. — Прости. Я знаю, это все из-за меня. И ты, и Аделар…

— Ты спас нас, — говорю я. — Нас обоих. Правило трех раз. О линиях дорог. Ты слышал? — Мэл кивает. — Я трижды сберегла тебя от смерти. Ты — один раз меня и один раз — его. Я знаю, это долгий путь. Но ты ведь на него ступил.

— Нет, не один раз… — Летчик задумчиво отводит глаза. — Я про Аделара. Я спас его еще тогда. А он подумал, будто я предатель, и предал меня в ответ. Вот тут и разошлись дорожки… А ты? — Взгляд снова упирается в меня. — Что произошло с тобой? На тебе нет ран, только пара царапин. Почему тогда ты отключилась?

Я молча смотрю на него. Жжение уже прошло, осталась только слабость и ломота в теле, как при температуре. Пугавшее меня свечение тоже исчезло, и я безмерно рада, что Мэл этого не видел.

— Меня атаковала птица, — признаюсь я наконец. — Но не так, как адмирала. Не когтями и не клювом, а всем телом… — Он смотрит на меня непонимающе. — Аделар упал. Я обернулась, чтобы посмотреть на него, и увидела ту птицу-стража… Дальше — будто в замедлении.

— Она набросилась на тебя?

— Она пронзила меня, — отвечаю я. — На всей скорости. Прицельно. Врезалась, как лезвие. И стала светом.

— А ты? — снова спрашивает он.

— Я тоже стала светом, Мэл. Я будто вспыхнула. Как будто меня выжгли изнутри. И было больно.

— Представляю… — шепчет он. Отодвигает одеяло и ложится рядом. — Так вот что он имел в виду. Когда сказал, что ты приняла на себя свет.

— Я теперь как одна из них? — догадываюсь я внезапно.

— Данайя, ты сильнее, — Малкольм устраивает мою голову у себя на плече. — Даже при посвящении никто не получает настолько сильного удара. Им прививают эту энергию, как маленьким детям — вакцину… — Что-то дергается в его голосе, когда он говорит о детях. — И если б ты сложила руки и упала сразу, ты погибла бы.

— Страшно… — говорю я.

— Мне тоже, признается он.

Мы лежим в тишине. Я думаю о сиянии, которым наполнилось мое тело. О Солнечном шторме. Не тот ли это Солнечный шторм, о котором говорили хрономиражи в Зале хроник у Королевы-Гончей? Не опасно ли это? Я не собираюсь быть опасной. Я хочу найти брата. И подарить надежду Мэлу. И зажечь огонь в потухших глазах Аделара. Я не хочу, чтоб кто-либо платил за все свои грехи. Жизнь уже и так всем отплатила. И если им не суждено узнать спокойствия, то пусть им остается свет. Не тот, который убивает. Тот, за который пали эшри. А я не знаю, что теперь ношу внутри себя.

— Аделар… — внезапно вспоминаю я и вздрагиваю. — Что с ним? Почему ты ничего не говоришь?

— У него не прекращается лихорадка, — говорит Малкольм со вздохом. — На руку наложили швы, голову и горло перевязали, но толку от этого мало… — Люблю и ненавижу одновременно моменты, когда в его голосе прорезаются интонации Деверро. — Ты была права, Данайя. Ты опять была права.

— О чем ты? — спрашиваю я, хотя прекрасно понимаю.

— О том, что я сломя голову рванул к нему на помощь, — усмехается он горько. — Ты была права: все остальное — пыль. И наплевать мне было с башен Праотцов на то, кто он и что успел мне сделать. Внутри как будто бомба разорвалась. Бросился не думая. Дурак я, вот я кто…

— Ты — друг, — шепчу я тихо; смутная тревога все еще сидит внутри. — Его лучший друг. Стерегущий горные пути. Вас же всегда должно быть двое. И разве старые обиды могут это изменить?

— Данайя, это не обиды, — Я чувствую, с каким трудом ему дается этот разговор. — Это — наши с ним ошибки. Те, которые не изменить и не исправить, и это будет вечно стоять между нами… будет тенью идти по нашим следам, и никуда от этого не деться! — Его голос срывается. — Я — хедор, Стерегущий. Так должно было остаться на века, сквозь поколения. Но затем пришли чужие, и всему настал конец…

Молчание, натянутое, как струна.

— А я переметнулся к азарданцам только потому, что не хотел стрелять в него.

Я хочу ответить, но дверь приоткрывается, и к нам заглядывает какая-то немолодая женщина.

— Малкольм, он зовет тебя, — говорит она, и по голосу я узнаю Талиту Уэллс. — Иди к нему.

Малкольм нехотя поднимается с кровати и проводит ладонями по лицу. Когда он убирает руки, на лице нет и следа той растерянности, которая им овладела. Я невольно спрашиваю себя, где настоящий он. Он смотрит на меня и показывает подбородком в сторону двери.