— Так не бывает, — вмешался в рассказ вновь Тони. — Люди всегда мечтают быть счастливыми, и если кто-то предлагает им возможность…

— Люди злы, — возразила Шэрра. — Люди не думают об общем счастье. Кому-то радость причиняет чужая боль, кто-то кого-то отбирает. Король был мудрым. Он не стал разбазаривать свою силу. Он воспользовался ею, чтобы сплотить государство, и никому о ней после не рассказал, знаешь. Он был хорошим человеком. Он никогда бы не разрушил эльфийское государство так, как это сделали вы.

— Эльфы злы.

— Эльфы стали такими. А люди подлы. И всегда ими были… приготовь еды, Тони. Я голодна.

Он бросился разводить костёр — а Шэрра смотрела на спящего Роларэна. Во сне он казался до того уставшим, что у Тони практически сжималось сердце — но он всё равно не мог позволить какой-либо любви к эльфу в ней поселиться.

К Рэну.

Не к Шэрре.

Она исцелила его. Она была для него, будто бы тот родник, она наполнила его силой и позволила дышать, позволила наконец-то вдохновиться тем поразительным волшебством, которого он не мог доселе вкусить.

— Ты возвращаешься в эльфийское государство, потому что там так хорошо? — спросил Тони.

— Я возвращаюсь в эльфийское государство, потому что Роларэн хочет убить нашу королеву. А это возможно только с жертвой в виде меня, — ответила девушка. — У нас нет доброго короля, который бы сжал ладонь королевы, посмотрел в её бездонные зелёные — будто у Рэна, — глаза и заставил её любить этот мир. У нас есть только уставший, измотанный эльф, который должен её убить. Но мы должны ценить то, что даровано нам свыше.

— Не понимаю.

— Ты не вечен. Ты не поймёшь. И я не пойму, если вечной не стану, — покачала головой она. А потом тихо рассмеялась, осторожно, чтобы только не разбудить Роларэна — потому что он до того устал, что было бы жалко его потревожить. Шэрре не было смешно на самом деле — но она чувствовала, насколько абсурдными оставались речи Тони.

Тони пытался завоевать её доверие, добраться до её сердца. Она не противилась — точнее, делала вид, что не противилась. Но зато отчаянно надеялась на то, что однажды вырвется из этого дивного маленького заточения в клетке его сердца. Она последовала за Роларэном из верности, из желания отдать все долги, а люди так просто себе всё прощали, что страшно было даже представить.

— Скажи, — прошептала она, — любишь ли ты меня, Тони? Ведь любишь. Ты думаешь, что магия моя вдохнула в тебя жизнь. Я тебя не люблю, но всё же. Как бы ты подарил мне счастье, будь я твоя?

Тони задумался на какое-то мгновение. Он молча смотрел на Шэрру и долго-долго подбирал слова, но не мог отыскать нужные в собственном сердце.

— Я, — начал наконец-то он, — спрятал бы тебя в прекрасной крепости далеко-далеко от всего мира. Чтобы ни один злодей не смел бы к тебе прикоснуться, чтобы никто не разрушил твоего — нашего, — счастья. Чтобы невзгоды обходили тебя стороной. Я бы окружил тебя самыми могучими армиями на свете, не дал бы никому-никому добраться до моего сокровища. Ты была бы для меня алмазом, моим сапфиром, моим бриллиантом! Я завоевал бы во твоё имя все страны, чтобы только никто не смел выступить против нас, я бы…

— Ты бы закрыл меня, — оборвала она, — как птицу в клетке. Ты бы оторвал у меня крылья, чтобы я не смогла летать, а тогда отворил золотую дверцу — но дальше золотой комнаты я бы тоже никуда не ушла. Что за мужичество! Чтобы никто не смотрел на твою женщину, никто не смел до неё добраться, чтобы никто не коснулся! Ты не смеешь привязать меня к себе любовью, потому что знаешь, что я тебя не полюблю. Ты раб своих мыслей, Тони! Он взял меня за руку и предложил умереть не за него, не за себя, не за месть, а за что-то, чего на самом деле даже не существует. И его я не люблю. Но я согласилась. И пошла бы с ним на самый край света. Мне не нужна крепость — я эльф, Тони, я способна сражаться. Ты бил меня, ты мечтал разрушить и разорвать меня в маленькие клочья там, на той арене, когда он, не зная, за меня вступился. Он может быть каким угодно, но он ценит и свободу, и родительство. И вряд ли существует нормальная эльфийка, которая согласилась бы от этого отступиться. Только если у неё нет ещё одного такого, конечно. И я понимаю, почему он последний из Вечных. Было бы замечательно, если б остальные были похожи на него, но они давно уже слишком люди, чтобы сравниться с Роларэном.

— Ты всё же его любишь.

— Нет, — резко ответила Шэрра. — Не люблю. Я голодна, Тони, сколько можно повторять тебе это?

Он взялся за костёр. Шэрра стояла молча и смотрела вдаль. Она слышала лес и понимала, что никогда не сможет спеть ему настолько красивую песню, как это сделал Роларэн. Но она могла попытаться хотя бы подышать им, почувствовать силу. Разумеется, на одной только пище из силы никто не пройдёт далеко, разве что истинный Вечный.

Она сотню раз спрашивала Роларэна, как можно узнать, вечен ты или нет. Он молчал. Молчал так старательно, словно это давно уже было тайной за семью печатями, пусть её и кто-то раскрыл. Не ответил ни разу, сколько б она ни просила, и ни единого намёка не сделал, когда она пристально смотрела на него и пыталась вытрясти хотя бы что-то. Хотя бы одно маленькое словечко. Хотя бы несколько знаков, которые не понял бы никто другой.

Он говорил, что даже в человечьем мире, где вечность была у каждого, смог бы отличить Вечного. Не видя даже его дерева, он смотрел в глаза и замечал, как распускаются Златые Листья. Он через глаза человека видел его душу. Видел то, что золотилось посреди их великолепного — в прошлом — леса.

Шэрра спрашивала, что он видел в её глазах, но Роларэн молчал. Ему нравилось молчать с нею, молчать на каждый из её вопросов, молчать так старательно, что она уже и не надеялась на то, что однажды услышит правду. Роларэн не хотел её поведать, равно как не мог открыть какое-то ещё таинство из эльфийского колдовства. И Шэрра, сколько б она ни прорывалась в его сознание, знала, что никогда не прорвётся.