Нет ничего более уязвимого, чем показать свое творчество другим людям. Все равно, что стоять под обстрелом и ждать приговора…

Наивысший кайф во всей этой демонстрации, всегда один – понимание. Опущенные вниз прицелы осуждающих и любопытных, распахнутые веки тех, кто узнал в твоей обнаженной творчеством душе – себя. Тот, кто не узнает себя, всегда осудит, каким бы талантом ты ни был. Потому что Макколэй был прав… мы сами ищем только себя, свое отражение. Никому не нужна истина. Она все равно у каждого своя.

В этом смысл любого искусства, увидеть себя со стороны, а не просто пялиться в зеркало… но многие забыли об этом.

Во время танца я смотрела на свои руки, и мое воображение рисовало жуткие картины того, как запястья стянуты тугими веревками. И именно из них я пыталась вырваться в танце, разорвать оковы, рассечь незримым лезвием. Избавиться от них любой ценой: разбиваясь о невидимые скалы, толкая ладони в незримый огонь… у меня не получилось.

Не получилось разорвать его цепи. Моя душа уже с ног до головы перевязана в шибари.

В какой-то момент я просто споткнулась и упала на середину сцены, и свернулась калачиком прямо на полу.

Я не заплакала только потому, что услышала одинокие аплодисменты, нарушившие тишину. Музыка закончилась еще на середине моего танца.

– Проникновенно, – комментирует женщина, в форме обслуживающего персонала – проще говоря, уборщица. Мой единственный зритель.

После репетиции, Роберт везет меня в клинику, а я продолжаю читать сценарий, разучивая роль главной героини: ее слова, мимику и жесты. Не знаю, как я это проверну, но главная роль будет моей. Я этого хочу.

Я начинаю понимать, как устроен мозг Макколэя. Может быть, предоставление такого дара, как самореализация, лишь часть его игры, но он дает мне возможность проявить себя, и мне это нравится. Нравится, что он не сделал ничего для того, чтобы в театре ко мне относились, как к «особенной» девушке, хотя уверена, что с его деньгами и связями он вполне мог бы осуществить любую мою мечту о сцене.

И в этой возможности, заниматься любимым делом и пройти некий путь к успеху самостоятельно, я вижу… долгожданную свободу. Обещанную свободу, ограниченную властью лишь одного человека.

Это все равно, что ощущать внутри себя целый мир, и в то же время быть крошечной, незначительной его точкой одновременно. Не знаю почему, но последние дни, голову еще чаще начинают терзать вопросы в духе:

Кто я?

Каково мое предназначение?

В чем смысл моего существования?

И другие вопросы, которые изо дня в день, задает себе каждый человек.

– Мама, – с надрывом выдыхаю я, как только захожу в комнату Эвы. Частная клиника действительно произвела на меня приятное впечатление: если прежняя больница напоминала тюрьму и меня вечно мучили угрызения совести за то, что я держу маму в подобном месте, то эта клиника была ничуть не хуже резиденции Карлайла. Потрясающая инфраструктура: зеленый парк с небольшим озером, где мирно проплывают лодочки с постояльцами, зона для отдыха в виде поляны, на которой они занимаются дыхательными практиками, и на первый взгляд, не выглядят больными и обезумевшими. Каждый квадратный метр клиники сияет от чистоты, а мамина комната выглядит как номер в пятизвездочном отеле.

– Мама, – повторяю я, когда наши взгляды с Эвой встречаются. Ее глаза по-прежнему стеклянные, их выражение – отстраненное, отсутствующее, пустое. На губах легкий намек на улыбку, а в руках мама держит необычный предмет – полностью стеклянный куб, наполненный водой и бутонами голубых цветов.

– Здравствуйте. Вы моя новая сиделка? Рада вас видеть, – скрипучим голосом отзывается Эва, и опускается на кровать, слегка сгорбившись и опустив плечи. Никакой реакции на меня, и на то, что я назвала ее «мамой». Слезы снежным комом встают поперек горла, когда я просто сажусь рядом, и замечаю… как иссушились ее некогда нежные и ласковые руки. Словно ее душа высыхает, и это состояние «зеркалит» тело. Мамины предплечья усыпаны царапинами, оставленными самой себе…

Находясь рядом с ней, я вновь чувствую себя беспомощной. Чувствую, что не могу до нее достучаться, а так хочется увидеть ЕЕ, мою маму, а не оболочку чужого мне человека, внутри которого, я надеюсь… все еще живет ее душа. Или разум. А в чем отличие? Чтобы ответил на этот вопрос Карлайл?

– Почитаете мне? – мама кивает в сторону тумбочки, на которой лежит сказка «Волшебник из страны ОЗ», и я, радуясь тому, что на этот раз наша встреча похоже пройдет без приступов и истерик, сажусь в кресло напротив нее и читаю книгу. Когда мама засыпает, болезненное воспоминание из детства сдавливает грудь в тугие тиски: именно эту книгу мама читала нам с Элиссон, когда-то очень давно… приятное совпадение.

Я провожу рукой по ее щеке, глядя на сомкнутые веки, представляя ее, как и прежде живой и красивой, и меня охватывает необъяснимая и всепоглощающая тревога: что все-таки с ней здесь будут делать? Что, если лечение только навредит ей?

В этот момент, мистер «обладатель способности читать мои мысли на расстоянии», присылает сообщение. Нехотя открываю экран, одним нажатием кнопки на браслете.

«С ней будут работать лучшие из лучших. Доверься мне», – получив это сообщение, кидаю осуждающий взгляд на Роберта. Конечно же, он сообщил Маку о моем тревожном взгляде, и никакое это не чтение мыслей…