— Не знаю, — тихо ответил Костя.

— Врешь, поганец! Знаешь, но не говоришь! А я вот, всю голову сломала, даже предположений нет никаких. Хорошо, что на контакт идет, теперь хоть не страшно! — возмущалась я.

— А щты его, щчто ж и не щбоишься? — влез Соловей.

— Не, ну, внешность у него впечатляющая, и взгляд, аж до печёнок пробирает, но в остальном очень даже интересный, и, самое главное, вменяемый мужчина. А от ужинов с ним одна сплошная польза будет. Похудею, может, от страха.

— Зачем? — искренне удивился Горыныч.

— Чтобы для тебя стать не вкусной, и ты меня не слопал, — решила я не вдаваться в тонкости женского самозагона.

— Мария Васильевна, то, что Вы не боитесь нашего государя — это уже половина успеха! — обрадованно сообщил Константин.

— Расскажи! — толкнула я в плечо парня.

— Не могу! — пряча глаза, ответил секретарь.

Мир начал кружиться в неторопливом вальсе, получалось красиво.

— Ну, хоть намекни! — положив Косте на плечо голову, попросила я.

— Не могу! — не отрывая от меня печальных глаз, ответил Константин. — Прости, действительно, не могу. Спрашивай, о чем хочешь, только не об этом.

Это он зря так сказал, если надеялся на мое нетрезвое состояние, то напрасно. Мозг уже неспешно перебирал темы, которые мне интересны.

— А почему у вас женщины такие замотанные ходят? Традиция? — поддержала я свой пьяный имидж резкой сменой темы разговора.

— И традиция тоже, — ответила правая голова Горыныча.

— Я у тебя и не спрашивала, — обиженно оттопырив нижнюю губу, ответила я.

— Почему? — опешил от моего откровенно-хамского поведения дракончик.

— Нежелание тактильного контакта, говорит об отсутствии доверия и уважения к собеседнику, — пустилась я в нравоучения и, повернувшись к Соловью, спросила: — Ты меня уважаешь?

— Уващжаю!

— И я тебя, — чмокнув разбойника в щеку, ответила я. — И мне кажется, это прекрасный тост.

Соловей бодро разлил вино по бокалам, и мы вдвоем, чокнувшись, вновь выпили.

— Можешь меня потрогать, — величественно разрешила левая голова.

— Уже не хочется! — также величественно икнула я.

От моего нахальства Горыныч завис.

— Я настаиваю! — напряженно проговорила средняя голова.

— Ни в коей мере не желаю нарушать Ваше внутреннее пространство! — нацепив на себя воображаемую корону, отнекивалась я.

— Я требую! — рычала на меня правая голова.

— А кто ты такой, чтобы от меня чего-то требовать?! — добавив воинственного рыка, спросила я.

— Да я сейчас тебя в клочья порву! — пуская дым из ноздрей, угрожал динозаврик.

— А трех шкурок не жалко? — издевалась я. — Или слово Кощея тут пустой звук?!

Горыныч, уже оскалившись, примерялся, как бы меня поудобнее разорвать на три части, при этом несильно забрызгать пол и стены кровью, вдруг резко остановился, как будто о невидимую стену ударился, и покосился на секретаря. Я тоже перевела взгляд на Костю, он смотрел на меня с изумлением.

— Ну, что скажешь? — пыталась я ускорить события.

— А почему я должен что-то говорить? — нахохлился Костя.

— Ну, он же весь вечер на тебя косится. Может, мне легче с тобой договариваться без посредников? — хитро прищурила я правый глаз. — Соловей, я права в расстановке сил?

Разбойник заливисто расхохотался и, подняв свой бокал, провозгласил:

— За щсообразительных щженщин!

Я подергала свои уши, чтобы в них пропал звон и ответила:

— Какая безбожная лесть! Но работает! За меня!

— Разве скромность — не главное украшение женщины? — решил укусить меня вопросом вредный динозаврик.

— Главная, — согласилась я, с вредными особями мужского пола легче согласиться, чем переубеждать. — Но, как видишь, я ею обделена. Предпочитаю наряжаться во второстепенные украшения.

— Это какие же? — не унималась рептилия.

— Золотые, чтоб посверкивали, да поярче! — язвила я.

— Блестящими побрякушками обвешаться — не велика работа! — укорил меня ящер.

— Видишь, до чего я ленивая, даже на такую малость не заморачиваюсь! — развела я опять руками, демонстрируя свой скромный сарафан, на котором не было ни одной блестящей детали. — Совсем меня заболтал! Так что у нас с женщинами? Почему они у Вас, как мумии, все обмотаны?