Мы смотрели фильм, и они смотрели фильм, а мы увидели фильм в фильме; но они были счастливее нас, потому что для нас-то это недолго продолжалось. Мы успели только увидеть, как он и она – те, другие, – подняли головы, а там, над ними, – над теми – проплывал косяк журавлей, и это было всё, но нам и этого было достаточно. Мы знали, что он уйдет на войну и погибнет в грязи, на болоте, под кружащимися березами, а она выйдет замуж за другого.

Там все было знакомо – в том фильме, – и все хотелось переделать.

Короче говоря, Сережа опоздал из увольнения. Талант не спас его от гауптвахты, хотя камера, куда он попал, была просторная и светлая – санаторий, а не губа. Караульный принес ему обед в мисках. Завистливый стон прокатился по поляне.

– Вкусно! – похвалил Сережа, с аппетитом наворачивая.

Солдат не ответил.

– Ты чего? – удивился Сережа.

– Не свой хлеб ешь! – отрезал солдат.

Сережа отодвинул миску. Смех оборвался.

– По роже ему! – завопила поляна. – По роже за такие слова!

И тут же опять разразился хохот: генерал появился на экране.

Генерал был что надо – бульдожья морда, золото и ордена. Весь экран был занят генералом.

– Вот он, отец! – грохотала поляна сотней солдатских глоток. – Вот это отец так отец! Настоящий бугор!

– Встать! – рявкнул генерал.

– Не лязгай! – кричали ему. – Начальничек!

Казалось, что весь лес смеется вместе с нами.

А потом был парад. Роты проходили торжественным маршем мимо трибуны с генералом. Солдаты высоко поднимали ноги, печатая шаг, и головы к трибуне поворачивали рывком, потом, послушные приказу, вываливались из самолета – и Сережа, и его товарищи, и тот парень, что вначале боялся, – и с криком «ура» бежали на несуществующего противника… – Солдатская наука, – сказал под конец голос за кадром, – это тысячи дорог, которые надо пройти, тысячи рек, которые надо переплыть, тысячи…

– Ну да, – не поверил Жан. – Круглое таскать, а плоское катать. Хороша наука.

Никто уже не смеялся. Экран погас, и мы ничего не видели в темноте.

– Солдатики, – с отвращением сказал Полковник. – Оловянные солдатики.

– Все как в жизни, – заключил Жан.

– Дивизион, строиться на вечернюю поверку! – прокричал из лагеря дневальный.

Мы стали неохотно подниматься и зажигать спички.

– Ну, пойдем клопа давить.

– Пойдем.

– Пошли выгонять пузырек на середину.

– И какой дурак придумал: работать по выходным! Я бы в его мозгах муде прополоскал.

– Осторожнее, парни, здесь пенек.

Наугад мы брели к лагерю. Постепенно стали различаться стволы сосен, среди которых мы шли, и мы обходили их; там, впереди, были палатки, а за палатками, чуть правее, стояло в лесу заброшенное здание – теперь уже невозможно было бы догадаться, для какой цели предназначалось оно, когда строилось. А еще дальше стояли пушки, глядя в ночь задранными стволами.

Мы встали на линейке повзводно и побатарейно. Старшина Иошин с фонариком в руке выкрикивал фамилии. Все были в строю.

– Приехавшие, – объявил он, – отправляются к местам работ до подъема.

– А машину на лесопилку дашь? – из строя спросили.

– Пешком дойдете, – ответил старшина. – Сюда дошли и обратно дойдете. К подъему все будете на месте.

– Собака, – высказались в строю. – Хоть бы поспать дал.

– Разговорчики! – крикнул старшина.

Это была обычная перебранка. Дисциплина несколько поослабла в лагере, он же был молод, Иошин, и не умел справиться с нами. Особенно теперь, когда в строю стояли те, с лесопилки.

– Разойдись!

– Мы переночуем в твоей палатке, – сказал Полковник.

– Конечно, – ответил я. – У меня как раз лишнее одеяло.

Палатки пустовали. Мы ставили их на весь полк, но полк еще не выбрался из казарм, и пока было просторно.

– Сюда, – сказал я.

Свеча уже горела в палатке.

– А, с лесопилки! – обрадовался Софрошкин. – Милости просим, места хватит.

Он любил вспоминать о том, как работал на лесопилке, хотя непонятно было, как ему удалось уйти оттуда, и теперь, увидев Полковника и Жана, почему-то обрадовался – они со Степановым раскладывали шинели поверх лапника, когда мы вошли, – но Полковник даже не взглянул на него, а Жан сразу же стал разуваться.

– Как живешь-то, Жан? – спросил его Софрошкин. – Не надорвался там еще?

– Как сейф, – Жан ответил. – Где поставили, там и стою.

И Софрошкин вдруг сказал ему грубо:

– Стой-стой! На таких земля держится.

Полковник его словно не замечал.

– Ну-ка, ты, – сказал он Степанову, – вали отсюда.

– Ты что? – удивился тот. – Тесно тебе, что ль?

– Тесно, – сказал Полковник и придвинулся к нему вплотную, тогда я сказал:

– Кончай, Мишка.

Но Софрошкин вмешался.