— Знаешь что, босс? Ты возьми-ка в кассе мою зарплату.

Очаровательная Сидорова хихикнула и совершила самый смелый поступок в своей жизни: пхнула босса туфлею под зад.

— Ты уволена, тварь неблагодарная! — завопил босс, выкатываясь из-под стола.

— Я сама слинять из твоей гнилой конторы собиралась, — заметила Сидорова. И повернула личико к Полетаеву. — Знаешь, счастливчик, а всё равно как-то не верится… Теперь ты из каждого утюга удачу будешь вытаскивать, да?

— Буду, — сказал повествовательно, сказал спокойно Полетаев. — Скажи-ка, любезная Наташенька, который час?

Она сказала.

— Время розыгрыша государственной лотереи. — Полетаев достал из кармана билет. — Узнай-ка, красавица, победивший номер.

Сидорова клацнула клавишами, тронула мышку. Зачитала ряд цифр. Полетаев показал ей билет.

— Господи, Лёня, ты выиграл десять миллионов!

Она и не заметила, как назвала Полетаева по имени. Такое случилось в этом офисе впервые.

К монитору Сидоровой сбежались двадцать сотрудников. И только начальник остался в углу, у окна, куда под шумок переместился. Выглядел он дерьмово, так, будто полетаевское невезение вмиг передалось ему. (Ежели оно и вправду так, то неплохо бы и для этого случая разработать подходящую теорию.)

— Я могла бы попроситься на твою яхту, Полетаев, я могла бы в тебя влюбиться, но понимаю: опоздала! Эх, подсуетиться бы мне до мешка и билета! И почему ты о теории раньше не сказал? Не поверили бы, да? Ну, прощай, Лёнечка!

Поцелуй прекрасной Сидоровой оставил алый след на щеке Полетаева.

— А вот это самое главное доказательство, — сказал экс-неудачник и покинул офис.

Его ждала Аделаида.

Олег Чувакин, февраль 2018

Быть тебе счастливым

Для одного из них встреча в парке оказалась неожиданной. Из-за внешнего сходства двоих можно было принять за внука и деда. Однако мальчик и взрослый не были ни тем, ни другим, а представляли одно лицо: человека из прошлого и человека из будущего.

Мальчик-скрипач возвращался из музыкальной школы домой, в обыкновенную двухкомнатную квартиру, думая то о родителях, музыкантах симфонического оркестра (мама — виолончель, папа — контрабас), то о фантастически длинных и гибких пальцах и непостижимо страшной виртуозности Паганини, о которых рассказывал сегодня учитель. После этого рассказа касаться грифа и водить смычком по струнам Мише казалось кощунством. Как смеет он фальшивить, ускорять темп, сбиваться или исполнять каденцию без фантазии, по бумажным нотам?

Папа и мама будут недовольны, если он заявит им о своём решении бросить музыкальную школу. Чтобы стать музыкантом, нужно много заниматься, нужны самодисциплина и годы упорного труда — и что-то ещё они скажут, вернее, скажет папа, а мама будет кивать, потому что слова у них одинаковые. Но ведь у него всего лишь относительный абсолютный слух, а пальцы короче пальцев Паганини, наверное, сантиметров на пять! Легко папе рассуждать: спрятался со своим контрабасом позади оркестра!

На думке о контрабасе его и окликнул со скамейки седой дяденька. Окликнул негромко, точно старался не напугать.

Миша удивился. Нет, не тому, что его окликнули — взрослые то и дело окликают мальчиков, — а тому, что голос старого человека походил на его, Мишин, голос. Только пониже немножко да с надломом, с треском и хрипотцой.

— Здравствуй, Миша, — сказал старик и хлопнул ладонью по доскам скамейки. — Присядь на минутку. Времени у меня мало. Полчаса, четверть часа, может, и того меньше. Я чувствую себя зыбким, прозрачным и холодным, как мороженое. И вот-вот разлечусь на куски.

Миша улыбнулся. Сел. Положил рядом футляр со скрипкой и мешок со сменной обувью. Дедуля, конечно, шутит. Не такой он старый, чтобы распадаться на куски. Кстати, откуда шутник знает его имя?

— Посмотри на меня, вглядись, — предложил дедушка. — Ты ведь мальчик внимательный, я это точно знаю.

И Миша удивился во второй раз. Дед на скамейке был его копией! Пусть старой, изношенной, изрезанной морщинами, но копией!

Возле него сидел беловолосый, очень худой, с побелевшими губами, с водянистыми глазами и дрожавшей правой рукой человек. Неужели Миша сделается таким в старости? Когда станет старее своих родителей?

— Я не твой дальний родственник и не кто-то, похожий на тебя, — сказала копия. — И мы никогда не встречались. И всё же ты знаешь меня в тысячу раз лучше, чем кто-либо. Я — это ты, Миша. Только тебе тринадцать, а мне пятьдесят девять. Я уже прошёл жизнь, а ты стоишь у своей главной дороги. Находишься на развилке. На распутье. Я прав?

— Наверное, правы, — осторожно ответил Миша и коснулся пальцами скрипичного футляра.

— Я б рассказал тебе побольше, будь у меня время. Время — самая текучая субстанция на свете. И не говори, что оно нематериально. Оно вполне осязаемо. Я ощущаю его внутри себя. Я сам — время.

— Где же ваша машина времени?

— Мишины времени нет, мой юный предок. Зато есть машина счастья.

Старик улыбнулся. Улыбнулся такою же большеротою, в пол-лица улыбкою, какою улыбался сам Миша: не раз подмечал в зеркале.