Трудясь, человек творит себя, отделяет себя от животных, делает гигантский скачок в материальном развитии. Следующий прорыв происходит, когда он, ликвидировав частную собственность и преобразовав старые производственные отношения, переходит к сознательному регулированию производства, избавляется от анархии и борьбы за существование, из животной среды существования попадает в истинно человеческую. Мысль, которую Маркс неоднократно излагает в своем позднем творчестве, в его ранних сочинениях присутствует еще в зачаточной форме и носит гуманистический оттенок.

В труде «К критике гегелевской философии права» Маркс рассматривает историю Средних веков через призму отчуждения. По его мнению, феодальная иерархия заставляет человека отказываться от его универсальной сущности и превращает его в животное, напрямую попадающее под гнет собственных установок.

Именно поэтому Маркс называет Средневековье «животным периодом в истории человечества, человеческой зоологией». Соотнеся это с абсолютистской Германией того времени, он приходит к выводу, что его родина – это филистерский мир, мир политических животных. В условиях абсолютной монархии повелеваемый народ – не люди, а все равно что кони, которых разводят на ферме: они полностью принадлежат хозяевам. Те, в свою очередь, тоже не являются людьми, они такие же животные, филистеры, которые имеют своим единственным чаянием выживание и размножение.

Естественно, что при таком режиме не существует истинно человеческих отношений между людьми, они предстают в форме животных взаимосвязей, поддерживающихся за счет звериной природы и несовместимых с человеческими качествами. Поэтому Маркс и замечает, что «единственный принцип деспотизма это – презрение к человеку, обесчеловеченный человек» и «где монархический принцип не вызывает никаких сомнений, там и вовсе нет человека» (1955. Т. 1. С. 374). Здесь имеет место скорее не научное обоснование истинной сущности абсолютного режима, а морализаторские упреки, которые философ от имени всех людей бросает в адрес абсолютизма.

Он остро критикует современных буржуазных либералов, которые, с одной стороны, провозглашали, что человек должен стать человеком, а с другой – сохраняли абсолютизм и стремились привить достижения Великой французской революции на немецкой почве. Однако это было невозможно. Новый прусский император того времени, в отличие от своего отца, Фридриха Вильгельма III, под внешней либеральностью скрывал самодержавную сущность. После же того, как он прибегнул к некоторым принудительным мерам, его «пышный плащ либерализма упал с плеч, и отвратительнейший деспотизм предстал во всей своей наготе перед лицом всего мира» (1955. Т. 1. С. 371). Таким образом, для перехода от реальности политических животных к демократическому миру людей необходимо разрушить старую мировую основу.

Что же в конечном счете такое человеческий мир? Маркс в то время с надеждой взирал на французскую буржуазную революцию. Незадолго до выхода «Рейнской газеты» в своих письмах к Арнольду

Руге от марта и мая 1843 г. он превозносит Голландию: «Самый ничтожный голландец – все-таки гражданин в сравнении с величайшим немцем» (1955. Т. 1. С. 371). Помимо этого, он утверждает, что абсолютная монархия обесчеловечивает мир, а Великая французская революция, напротив, «восстанавливает человека».

Однако по прошествии кройцнахского периода воззрения Маркса меняются. Изначально он почитает французскую революцию за восстановительницу человека, но позже обнаруживает, что в результате свершившегося люди лишились человечности и не признали человеческую сущность своей истинной действительностью. В связи с этим Маркс выделяет два господства: человека и частной собственности. Великая французская революция установила второе, не ликвидировав отчуждение, а, наоборот, доведя его до крайности. Она вернула к жизни не человека, а члена гражданского общества. Переломным моментом в этих размышлениях Маркса становятся его исторические исследования в Кройцнахе.

Французская буржуазная революция оказала влияние на целую эпоху. Немецкие теоретики того времени уделяли особое внимание ее опыту, результатам и лозунгам. Среди них можно выделить два направления. К первому относились Гегель, Фихте и Шеллинг, которые в молодые годы всей душой были обращены к французской революции и восхищались ее достижениями. Ее практику они превратили в свою теорию, а требование развивать капитализм отразили с помощью абстрактных, туманных философских понятий. Впрочем, позже эта революция стала их ужасать, а якобинцы, которые, как известно, ратовали за ее развитие, – внушать им ненависть и отвращение. Они стали считать, что Великая французская революция зашла слишком далеко. Маркс придерживался иного мнения. Размышляя о возможных путях развития Германии, в своих исторических исследованиях он особенно интересуется французским революционным опытом. Маркс прочитывает «Историю последних пятидесяти лет» Карла Людвига, «Критическое изучение посмертного труда баронессы де Сталь» Жака Шарля Байеля, «Историю французской революционной эпохи» Эрнста Вильгельма Готлиба Ваксмута, «Историю Франции после Реставрации» Жана Шарля Доминика де Лакретеля, «О причинах, характере и последствиях июльской революции» Карла Ланцицолле. Также он изучает воспоминания якобинца Жана-Батиста Луве де Кувре, «Обращение к потомкам» госпожи Ролан де ла Платьер, «О революциях Франции и Брабанта» Монтеге, а кроме того, – Декларацию прав человека и гражданина от 1789 г. и Конституцию 1793 г. В своих разысканиях он приходит к признанию исторической значимости французской революции, но помимо этого также отмечает социальную и политическую ограниченность данного события. Таким образом, Маркс обнаруживает, что буржуазная революция – это всего лишь политическое освобождение, она не делает из животного истинного человека, а просто превращает его в члена гражданского общества. Результаты своих исследований он всесторонне излагает в своей полемике с Бруно Бауэром по вопросу об освобождении евреев.

Бауэр решает эту проблему с позиций идеалистического отчуждения. Он сводит все к теологии и рассматривает религиозное освобождение как предпосылку к избавлению от политической неволи. По его мнению, евреям, живущим в христианских странах, для обретения свободы необходимо потребовать, чтобы местные христиане отказались от своих религиозных предрассудков. Однако если евреи сохраняют свои религиозные убеждения, то как они могут требовать у других отказа от их собственной веры? Самое упорное противостояние христиан и евреев происходит на религиозной почве, и, чтобы его устранить, обе стороны должны расстаться со своим вероисповеданием. Это касается и евреев, стремящихся к политической эмансипации, и христианских государств, которые могут освободиться только через освобождение других народов. Во-вторых, ликвидация религии означает возврат к самосознанию. Бауэр полагает, что христианство и иудаизм – это разные этапы в развитии человеческого духа, и если представить, что человек – это змея, то обе эти религии – кожа, которую он сбрасывает. В таком контексте отношения иудеев с христианами предстают человеческими, а не религиозными: «Только когда евреи и христиане отбросят ту особую сущность, которая разделяет их и обрекает на вечную изоляцию, признают универсальную человеческую природу и примут эту природу как истинную сущность, лишь тогда мы увидим в них людей» [20] .