В Сибирь пришли коммунисты. Разнузданные отряды неотёсанных хамов гоняли женщин нагайками, избивали мужчин, глумились над старыми и больными, отбирали силой скот и занимали любые дома по своему желанию. Беспредел воцарился по всей области, судя по всему, и далее. Отец Михаил, произнося проповедь, старался удержать народ в вере и в мире. Просил не поддаваться на провокации и молиться Божией Матери и Спасителю – они помогут и в самой тяжкой беде. Укрыл в своём доме двух зажиточных, на жизнь которых покушались обезумевшие от алчности. Слава Богу, их удалось спасти от расправы.

Но настал момент, перевернувший не только жизнь семьи отца Михаила, но и жизнь всего селения и его окрестностей. К отцу Михаилу шли люди из соседних сёл и деревень, жаловались, искали его совета, заступничества. Как мог, утешал, дарил надежду и просил затаиться, переждать злое время. Не секрет, что в сёлах, деревнях не все имущественно были равными. Именно те, у кого шатки нравственные устои, не зрелый ум, превалирует алчность и злоба, приводящие к ненависти и агрессии, активно поддержали большевиков, проповедовавших всеобщее равенство за счёт насильственного перераспределения: передачи всего нажитого богатыми бедным. С азартом и жестокостью хищников эти люди объединялись и шли грабить. Если же кто-то вставал на их пути, они беспощадно расправлялись, чтобы достичь своей цели: награбить, восторжествовать над состоятельными и зажить жизнью, обеспеченной за счёт полного обнищания, часто гибели, других семей. Алчных завистников, одичавших в слепой злобе головорезов набралось немало и в районе Тавды. Подхлёстываемые активными действиями красных, рьяными выступлениями агитаторов, они у своих же сельчан отбирали зерно, включая даже запасы семенного фонда. Под горячую руку попадались попы, противостоящие грабежам, к тому же оберегавшие церковные ценности. Пришёл такой отряд и в Пепелище, да там и своих хватало из этой породы – они объединились, как сходятся в стаю промышляющие безродные псы. Сначала, как водится, отобрали зерно, запасы, затем решили завладеть имуществом храма. На их пути встал настоятель отец Михаил. Вот тут и начали глумиться над ним и его семейством. Силой вывели отца Михаила из церкви, приволокли в его двор к колодцу. Из дома выгнали всю его семью, включая младших детей. Когда-то при строительстве нового дома отец Михаил позаботился о колодце: сам сделал новый колодезный домик, украсил его резьбой – в этом был большой мастер. И вот теперь семья и односельчане стояли во дворе под издевательскими насмешками грубой, безжалостной, оголтелой от ярости оравы. Их главарь высмеивал Бога, плевал в сторону церкви и угрожал поджечь храм на глазах у всех, если отец Михаил не отречётся от веры. Священник сказал, что такого не будет, перекрестился, попытался вслух прочесть молитву, но был сбит с ног и оплёван. Его подняли, поволокли к колодцу и объявили, что сначала его утопят, а потом всех членов его семьи ждёт та же участь, если не отречётся: «Нам не жалко этого выводка, как котят слепых, потопим, а бабу – сам знаешь, как используем. Отрекайся!». Дети – в плач, жена стала их обнимать, хотела убежать в дом с маленькими, её тут же пинками вернули на место, детям угрожали. Они плакали, держались за мамину юбку, звали папу. Народ собирался к дому, несколько мужчин взяли вилы и пошли на защиту священника. В них стреляли, нескольких ранили. Женский вой поднялся в толпе, гнев и страх обуяли народ. Священника связали, двое стали опускать в колодец. Когда тот уже захлёбывался, его вытаскивали за волосы и бороду, бросали на землю и требовали отречься. Отец Михаил видел детей и жену, увидел, как та упала недвижима. Его опять бросали на верёвках в колодец и держали там. Потом вытаскивали, угрожая гибелью семейства. Соседи подняли Екатерину Алексеевну, привели в чувство, пытались загородить собой детей, чтоб те не видели издевательств, но их растолкали истязатели, чтобы дети смотрели на пытку. Издевательство повторялось под дикий гогот солдат. Кто-то из них вынес иконы из дома батюшки и порубил в щепки, другие приволокли из церкви крест-Голгофу и изобразили, что распинают на нём обессилевшего священника. Потом разрубили и Голгофу топором. Еле живого отца Михаила опять погрузили в колодец. Уже стали брать одного за другим детей и подносить к колодцу. Жена в панике бросалась на извергов, женщины – вслед за ней. Но живодёры их остановили. Отцу Михаилу дали прийти в себя. Взяли за ноги младшего Андрея, угрожая бросить в колодец. Спросили его отца: «Отречёшься?» Не помня себя, жена закричала: «Да!». Из толпы в главаря шайки бросили кол и ранили его. Часть мучителей кинулись покарать виновного. Маленького Андрюшу стали опускать на верёвках в воду, тот кричал, потом замолк. Опять один из мучителей крикнул священнику: «А теперь-то отречёшься или всех утопить за твоего Бога?» Не выдержал, сказал: «Да». Младшего полуживого вытащили и бросили всё ещё связанного, захлебнувшегося, к ногам матери. «Ну вот и отпразднуем сегодня отречение батюшки. Погорят иконки ваших заступников, посмотрим, как Бог защищает своих верных». С гоготом стали покидать двор, направляясь к церкви, где уже встали мужики с топорами, кольями на её защиту.

Так произошло отречение отца Михаила. Дети и жена уцелели, остались живы. Отец Михаил в полуживом состоянии. Он молчал, только слёзы потоком лились из закрытых глаз его. Крестился, когда мог. Лежал, встать был не в силах.

Вокруг церкви было побоище, даже из Тавды прискакали усмирять бунт в защиту храма. Иконы в дорогих окладах похитили, над иными надругались. Унесли серебряную крестильную купель, кресты. Нагулялись, наглумились, а потом и след их простыл, видно, продолжили бесчинствовать в других местах. А те пепелищенские, что были своими в селе, как же у них-то рука поднялась на такое? Где же их вера была? Ведь раньше ходили в церковь, крестили детей своих, отпевали умерших, на Пасху христосовались… Сейчас ошалелой бандой носились по своему родному краю.

Известно было, что зимой священнослужителей постигала ещё более изощрённая пытка. Делали две проруби в реки. Священника обвязывали верёвками, концы верёвки протягивали подо льдом, мученика опускали в прорубь и тянули его из одной в другую. Это называлось «продёргивание подо льдом». Мало кто выживал после такого. Вот таковы нравы…

Что было дальше с семьёй? Даша знала одно: Михаил Андреевич стал учителем в сельской школе, где проработал совсем недолго и скончался, всё ещё уважаемым сельчанами, несмотря на позор отречения и унижение. Сам себе не простил предательства. Родные помнили, что он часто повторял слова из Евангелия: «Сберегший душу свою потеряет её; а потерявший душу свою ради Меня сбережёт её». После пережитого сильно заикался, дома говорил мало, но оставался до конца добрым и ласковым с домочадцами и местными жителями.

Линия священников Иконниковых всё же продолжилась: младший Андрей (кого пытались утопить в колодце) стал монахом, по окончании школы ушёл в чудом уцелевший монастырь по благословению своей матери Екатерины. Екатерине Алексеевне Бог послал дожить до глубокой старости в окружении внуков. О её родителях Даша ничего не знала.

Даша всегда хотела понять, как же отнестись к поступку Михаила Андреевича. Считать ли его вероотступником и предателем веры, как обычно трактовались подобные отречения. Или понять мотив и смириться, зная, что на самом-то деле он не предал Бога, а только лишь произнёс требуемые извергами страшные слова. И кого считать страстотерпцами, мучениками за веру? Принято уважительно вспоминать только тех, кто не отрекались, несмотря на пытки и угрозы жизням их родных. Их причисляют к святым. Нередко упорство истинных верующих приводило не только к их собственной гибели, но и к гибели других людей. Считалось, что Бог к ним особо милостив и уготовал им истинный свет, блаженство. Библия учит отречься ради Христа от жизни своей и жизни близких, родных, от отечества во спасение своей души. Кто не жалеет жизни земной ради Бога, получает потом награду – жизнь вечную, душа его не погибнет. Ради этой-то награды люди жертвуют всем. Всё непросто. Можно ли назвать мучениками таких, как отец Михаил, тех, кто после отречения страдал весь остаток жизни и за себя, и за членов своей семьи, считавшихся вероотступниками? Отречение-то было мнимым, не отрёкся от Бога отец Михаил, это же ясно. Не был он вероотступником. И семья продолжала верить, молиться, хотя и тайно. Рассказывать о таких семейных историях считалось позорным из-за устоявшихся взглядов в обществе.

Множество вопросов, толкований породила эта история. Не раз мы с подругой Дашей возвращались к этой теме, спорили и о поругании веры, и о предательстве, и о духовенстве, и об идеалах… Проблема мнимого отступничества не давала покоя, она бередила нашу совесть, заставляла возвращаться к проблеме. Помню, Даша задавалась вопросом: чем могла помешать приходу всеобщего благоденствия, обещанного большевиками, вера людей в то, что они созданы высшим разумом? Вера в Бога сама по себе не должна была вредить большевикам, если судить именно по объявленным ими высоким идеалам. В творениях пришедших к власти «классиков» вред самой веры не объяснялся. Я на этот вопрос ответа не имела, мне виделось, что борьба шла не с верой, а с теми, кто имел духовное влияние на верующих: с церковниками. Новые вожди, вопреки их заявлениям, были кровожадными и лживыми. И средства в достижении провозглашённой цели, мягко говоря, не соответствовали идеалам равенства, справедливости и братства. Это потом, много позже описываемых событий, уже после войны, большевики поняли роль веры в защите всего нашего отечества и прекратили так рьяно глумиться над верой. Священников уже не уничтожали как класс и церкви не взрывали. Вот в зрелые годы мы и сошлись во мнении: была сотворена чудовищная несправедливость по отношению к вере людей. Бессмысленная и жестокая. С годами у нас с Дашей обнаруживались новые ракурсы в обсуждении, открывалось то, чего ранее мы не понимали.

Фотографию отца Михаила я взяла себе на память. А кому после меня она достанется – Бог знает.

Болгария. Июнь 2017 г.

Адам Полонский, молодой криминалист, получил степень доктора юридических наук в Варшавском университете, и теперь шведский университет в Уппсале пригласил его преподавать. Мия училась там же, в Уппсальском университете, на последнем курсе по специальности филология. Они познакомились в библиотеке. Адам стал приглашать Мию на свидания. Они много гуляли, иногда ходили в кино, обсуждали прочитанное и некоторые случаи из судебной практики Адама. Обоим казалось, что у них много общего, это притом, что характеры были разными, даже противоположными. И что же могло их объединять, кроме молодости и готовности влюбиться? Приятели Мии задавались вопросом: что привлекательного она видит в Адаме. Если Мия – нежная, умная, ценит юмор, компанейская, то Адам – с виду чёрствый, нелюдимый высокомерный гордец, казалось, никого, кроме себя, не любит. Он вызывал уважение как профессионал и интеллектуал, но как человек не был симпатичен. Хотя порой сентиментален, и тогда открыт, но лишь одной своей избраннице. Он читал ей сонеты Шекспира, интересно рассказывал о Польше, размышлял о Наполеоне – своём любимом герое. В такие моменты Мия видела его истинную душу, совсем не чёрствую, а тонко чувствующую, одинокую. Она полюбила его именно таким, каким он представал в редкие минуты откровений. Скрытые черты его натуры она прозревала через цитируемые Адамом стихи, которые он знал в огромном количестве. Такой не романтичный и вдруг наизусть читает поэмы – потом выяснилось, почему. Юная Мия, конечно же, ожидала горячих признаний в любви, пылкости и восхищения, как обычно бывало с другими ухажёрами. Но в этом случае шло всё иначе. Она даже обижалась, а он ей в ответ – сонет Шекспира: