Дядя Алик был для нас с сестрой кем-то вроде Деда Мороза. Он жил в ГДР и приезжал к нам раз или два в году. Приезд его всегда сопровождался одним чудесным действием: дядя врывался в комнату с азартом ребенка и с неистовым воплем «Конфетный дооождь!» высыпал над нами огромный пакет заграничных сладостей в ярких необыкновенных фантиках. Все эти ценности разлетались в разные стороны, а мы радостно бросались их собирать. Чего здесь только не было – и большие круглые цветные драже, и банановые мармеладки, и шоколадки разных размеров и наполнителей, и редчайшие жевательные резинки, и клубничная «Мамба». Мы обожали дядю Алика! Но не только из-за конфет, а за ту любовь, которой он окружал нас на все время пребывания в России. Своих детей у него, можно сказать, не было. Сын от первого брака, как рассказывали родители, не особенно хотел видеть отца. Нас же дядя Алик любил как родных дочерей и играл во все наши игры: был немой послушной лошадью, возил нас по саду на спине, передвигаясь в дорогих отглаженных немецких брюках по земле на четвереньках. Мы смеха ради поили его болотной водой из бочки и даже заставляли есть всякую гадость с земли, а он смиренно ел, только чтобы нам было весело.

Дядя Алик был женат на тете Ингрид – в Россию она приезжала всего один раз, потому что Россию не любила. Ее отец получил серьезное ранение под Смоленском, а кроме того, по сравнению с благоустроенной Германией жизнь в провинциальном городе N показалась ей дикостью, вроде горного аула. Третья причина тетиной нелюбви к нашей Родине была, похоже, самой основной… Приезжая «домой», дядя Алик имел слабость выпить, и с каждым днем желание это становилось все сильней и сильней. В чопорной Германии дядя скучал по родным березам, по пению соловья, по рыбалке и отечественным семейным трусам.

Меня тетя Ингрид немного пугала. Это была грузная, высокая, неуклюжая женщина с большим носом и стрижкой «под мальчика». По-русски говорила очень мало и плохо, со страшным немецким акцентом. Она ела кровяную колбасу, а по утрам пила черные таблетки (активированный уголь). Мне казалось, что черные таблетки – это лекарство от самой страшной в мире болезни. Впрочем, как я уже говорила, приезжала она всего лишь раз, а последующие годы дядя приезжал один. Все так же сыпался на нас с сестрой конфетный дождь, мы так же играли, но через пару дней дядя непременно запивал и приходил в себя только перед отъездом в Германию. Удивительно, но выпивал он тоже особенно – собирал вокруг себя самых опущенных пьяниц, бомжей, покупал много хорошей еды и, выбрав место где-то на отвесном берегу реки, с красивым видом, с удовольствием и любовью кормил, поил несчастных бездомных, затюканных чьих-то мужей, слушая рассказы «за жись». Однажды дядя пришел домой такой окрыленный и рассказал моей маме, как он познакомился и имел честь покормить только что освободившегося уголовника, не переставая восхищаться им: «Вот это душа! Вот это Человек!» Мама всплеснула руками: «Эх, Алик! Если б он знал, сколько денег у тебя в кармане, ты бы там и остался, в речке притопленный!» На что дядя только отмахнулся. За всю жизнь я ни разу не слышала, чтоб он кого-то осудил, всегда с таким теплом и любовью говорил о каждом человеке.

Иногда мама так уставала его искать и волноваться, что, когда дядя возвращался, она просто указывала ему путь на кровать и занималась своими делами. Мне очень нравилось ухаживать за любимым дядей. Тогда мне было лет 8–9. Я приносила тазик с теплой водой, умывала несчастного дядюшку, брила его колючие, заросшие щеки, причесывала, снимала грязные носки и рубаху, укрывала одеялом и приносила попить.

Мой отец был единственным из четырех братьев верующим человеком. При этом никогда никого из них он не поучал и не принуждал к вере. Только часто повторял, что хороший человек обязательно придет к Богу.

Однажды папа и дядя Алик собрались на рыбалку на озеро Селигер. По дороге отец попросил брата составить ему компанию и зайти ненадолго в Нилову Пустынь – поклониться мощам преподобного Нила Столобенского. Дядя охотно согласился. В монастыре папа встретил знакомого священника, они разговорились, и батюшка предложил: «Олег, ты сходи пока приложись к мощам». Спустя какое-то время папа со священником тоже направились к мощам, и вот что они увидели: дядя стоял поодаль сам не свой. Бледный, с него градом лил пот. Он сбивчиво объяснил, что хотел было подойти к раке, но не смог – как будто какая-то сила не пускала его. Священник спросил, исповедовался ли дядя хоть раз, и, получив отрицательный ответ, уединился с ним для таинства Исповеди. После этого папин брат свободно подошел к мощам и с благоговением приложился к святыне. С тех пор жизнь его круто изменилась.

Дядя Алик стал много паломничать.

Вскоре дядя устроился прислуживать в православном немецком храме недалеко от его дома. Тетя Ингрид была протестанткой. Веру супруга она уважала, но принять православие отказалась. Каждый приезд в Россию дядя проводил в поездках по святым местам, а сколько книг увозил с собой! Кроме дорожной косметички, документов и пары смен белья, все остальное место занимали жития святых, церковные ноты, утварь для храма.

Вспоминая его теперь, могу сказать, что он был бессребреником – никогда и никому ничего не жалел, – готов был снять с себя последнюю рубаху, любил всех вокруг и никому не желал зла, имел доброе, кроткое, детское сердце, полное любви и искренней веры. Не только мне, но и моему папе казалось, что душой он уже давно не на Земле. Все светские беседы, подобно влюбленному, который всегда возвращается в разговоре к предмету своей любви, он сводил к разговорам о Боге, о вечности.

В его последний приезд мне было уже тридцать три, и мы с семьей жили в Петербурге, договорившись, что он приедет к нам в гости после запланированной им поездки в любимую Нилову Пустынь, я обрадовалась, что снова будет конфетный дождь и дети оседлают мою старую послушную лошадь, разделив те чувства, что когда-то испытывала я.

Накануне поездки дяди Алика в Нилову Пустынь он сорвался и выпил. Выпил много после долгого перерыва. Мама умоляла его остановиться, но нашла коса на камень. «Не поеду в Нилову Пустынь – и точка». Напрасны были уговоры. Тут мама сказала что-то важное: «Олег, ты замечательный человек, делаешь много добра, но что, если Господь заберет тебя именно в таком, падшем состоянии? Ведь сказано в Писании: «В чем застану, в том и сужу». На что дядя ответил: «Господь милостив. Я покаюсь, и он снова простит меня». Сказал, уснул и не проснулся…