— Для чего?

— Чтобы Тигран смог скрыться от преследователей, временно изменив ауру.

— И вы не желали нарушить договор?

Эти личные вопросы вызывали внутренний протест, но я не могла противиться воле магии и препаратов. Не хотела, но отвечала:

— Желала. Не смогла.

— Почему?

Поначалу мелкая, но вскоре уже весьма ощутимая дрожь охватила все мое тело, перед глазами все расплылось, но и тогда я не смогла промолчать. Что-то сильнее, чем моя собственная воля, выворачивало наизнанку все мои воспоминания и правду. Только правду.

Следователи. Требовали. Правду!

— Потому что… люблю… а он… против… он… мы… у нас нет ничего… личного… ни-че-го…

Сознание двоилось, уплывало, в мозг все сильнее ввинчивалось требование говорить правду и ничего, кроме правды, но язык меня уже не слушался. Холодели руки, замедлялось сердцебиение, я не видела смысла в дыхании.

— Господа, требую прекратить допрос! — донеслось до меня откуда-то издалека. — Вы узнали все, что требовалось! Прекратите сейчас же, вы ее убьете!

А затем я умерла.

Возвращение к жизни происходило тяжело и болезненно. Еще в первое свое пробуждение я осознала себя лежащей в кровати, но на этот раз комната была куда шикарнее предыдущей. Больше, светлее, богаче обстановка, шире кровать, мягче матрас…

Но мне это было неинтересно.

Душу захватила апатия. И если тело постепенно выздоравливало, за этим тщательно следила регулярно навещающая меня миссис Марп, то душа все глубже погружалась в беспросветный омут равнодушия.

Да, я знала, что с меня сняты все обвинения. Да, находящаяся у моей постели служанка, чье лицо и имя я так и не запомнила, охотно поведала, что я в столичном особняке семьи Монс, в гостевых покоях. Да, все мои вещи здесь, и мне почитают любую книгу, какую я только захочу. Да, меня очень хочет навестить господин Варт, как только это будет возможно.

Но мне ничего не хотелось.

Открывала глаза, потому что просыпалась. Ела, потому что кормили. Вставала, потому что этого требовала миссис Марп. Неделю спустя ходила по комнате, но только лишь потому, что этого снова требовала дотошная целительница.

Мне самой это было не нужно.

За окном было лето, иногда до меня долетал щебет птиц и человеческие голоса, но и это не вызывало интереса. Я понимала, что как только миссис Марп объявит меня здоровой, то сразу покину этот дом. Здесь мне не место, даже в гостях. Его будущая хозяйка вряд ли будет рада, если узнает обо мне. Я же… Я не хочу, чтобы у Тиграна были из-за меня проблемы. Я не хочу, чтобы у меня были проблемы из-за него.

Достаточно с меня всего этого. Хватит!

— Милая, мне это не нравится, — решительно заявила целительница после очередного осмотра. — Что происходит?

— О чем вы?

— О тебе! — резко вспылила обычно добродушная миссис. — Ты стала собственной тенью! Что отражается в зеркале? Видела? В чем душонка только держится?! В свой первый день в Лакшире, распластанная по брусчатке, ты выглядела в сотню раз лучше! И я повторяю вопрос: что происходит?!

— Ничего. — Я прямо взглянула в ее глаза, вновь требующие раскрыть свою душу, и безразлично пожала плечами. — У меня ничего не болит: ни голова, ни тело. Боль в груди тоже не беспокоит, прошло. Я не понимаю, что вы хотите от меня услышать.

— А душа? — Карие глаза целительницы полыхали жаждой информации, а лицо стало неприязненно хищным, словно она почуяла след. — Как насчет души, милая?

— Считаете, она у меня еще осталась? — Мой сдержанный хмык вышел грубовато, хотя я и не хотела. — Расчетливо вывернули, цинично выпотрошили и еще чему-то удивляетесь?

Несмотря на всю мою отстраненность, разговор начинал давить и тревожить те эмоции, о которых я старалась забыть. Но нет! Пришла! Копается! А кто ей позволял?! Кто она вообще такая, что имеет доступ везде, где хочет?!

— Ну конечно! — Миссис Марп вынула из своей сумки с лекарствами незнакомый мне пузырек с зеленоватой жидкостью. — Налицо глубокая душевная травма, а я, глупая, грешила на телесную. Выпей-ка вот это. Погоди, разбавлю. Держи.

Женщина вручила мне стакан с водой, в который влила не меньше половины бутылька, и выжидающе замерла.

— Что это?

— Пей.

Я с подозрением прищурилась, но на лице целительницы не дрогнул ни один мускул. Глупо было надеяться, что она решит меня отравить, а остальное мне не страшно.