Она пользовалась шариковой ручкой. На листке начали проступать бледно-белые буквы. Сначала верхняя строка: «Мариотт», потом, пониже, цифры: 2345.

Я хмуро уставился на листок. Мариотт. Какая-нибудь гостиница? Конечно же, это вполне могло оказаться и фамилией. Или французским словом. «Не усложнял бы ты всего, Гарри». Все-таки это скорее всего название гостиницы. А цифры? Без четверти полночь? Или номер в гостинице…

Я испепелил листок взглядом. Я ожидал от него больше толка. Даже если считать, что у меня имелись теперь время и место, я все равно не знал, где и когда.

Я покосился на мобильный телефон с катера. В мобильниках я разбираюсь не лучше, чем, скажем, в гастроэндоскопии. Никаких особых отметин на аппарате не имелось, даже названия фирмы — и то не было. Телефон был выключен, и я не осмелился включить его. Скорее всего он бы просто испортился. Блин, да он просто мог взорваться у меня в руках! Что ж, придется спросить при первом же разговоре с Мёрфи, не удастся ли ей выяснить чего-нибудь.

Голова продолжала гудеть как котел, глаза щипало от усталости. Я загибался без отдыха. Недосып отрицательно сказывался на моих мыслительных способностях. Наверное, мне вообще не стоило переться на этот чертов катер, и в любом случае я должен был бы получше следить за тем, что происходит у меня за спиной. Черт, подсказывал же мне инстинкт о том, что за мной наблюдают, но я слишком устал, забыл о выдержке и осмотрительности — а в результате? В меня стреляли, опалили огнем, подрали когтями, двинули по башке и в довершение всего топили.

Я проплелся в спальню, завел будильник на два часа пополудни и рухнул в постель. Это показалось мне прямо-таки непристойным блаженством.

Разумеется, продлилось оно недолго.

Зазвонил телефон. Я всерьез подумал, не зашвырнуть ли мне его на околоземную орбиту — пусть болтается там в обществе астероида Дрезден. Потом доплелся до стола и снял трубку.

— Чего? — прорычал я в микрофон.

— А? Э… — произнес немного беспокойно голос на том конце провода. — Это Уолдо Баттерс. Я хотел поговорить с Гарри Дрезденом.

Я несколько убавил резкости.

— А. Привет.

— Я вас не разбудил случайно?

— Немного.

— Блин, виноват. Слушайте, тут у нас происходит нечто странное, и мне показалось, стоит спросить у вас кое-что.

— Валяйте.

— М-м… односложный ответ — верный признак нехватки сна.

— Угу.

— Тем более если он сводится к междометиям. Ладно, у меня тоже мало времени. — Баттерс кашлянул. — Микробы исчезли.

— Микробы? — тупо переспросил я.

— Ну, в образцах, которые я взял из тела. Я все анализы проделал заново для большей уверенности, и больше половины из них дали отрицательный результат. Ничего. Полный ноль.

— Угм, — произнес я.

— Ладно. Хотите по-неандартальски, будь по-вашему. Куда делись микробы?

— Рассвет, — пробормотал я. — Пух-х…

В голосе Баттерса прозвучало некоторое удивление.

— Микробы-вампиры?

— Ну, не то чтобы вампиры… — пробормотал я. Шестеренки у меня в голове наконец-то начали цепляться друг за друга. — Не микробы-вампиры. Конструкты. Видите ли, с рассветом практически весь магический мир сходит на нет. Большая часть заклятий не выдерживает и одного рассвета. А уж чтобы они продержались два или три, надо очень сильно постараться.

— Волшебные микробы? — спросил Баттерс. — Вы хотите сказать, я имел дело с волшебными микробами?

— Волшебные, волшебные, — подтвердил я. — Кто-то вызвал их на свет Божий с помощью магии.

— Что, с помощью настоящего волшебного заклинания?

— Ну, обыкновенно заклинания, имеющие целью навредить кому-либо, называются проклятиями. Думаю, к завтрашнему утру исчезнут и те образцы, что еще остались.

— Как вы считаете, они пока заразны?

— Исходите из того, что да. Они ничем не хуже настоящих до тех пор, пока не иссякнет поддерживающая их энергия.

— Господи. Вы ведь серьезно? Это все на самом деле?

— Ну да.

— Скажите, а есть какая-нибудь книга на этот счет? Типа учебник?

На этот раз я почти улыбнулся.

— Только я. Что-нибудь еще?

— Да почти все уже. Я обследовал тело на предмет частиц чужой ткани. Ничего. Порезы на теле нанесены либо хирургическим скальпелем, либо каким-то другим небольшим, очень острым лезвием. Возможно, макетным ножом.

— Угу. Я уже видел такие порезы.

— Вот это как раз самое интересное. Совершенно очевидно, что руки и голова отсечены тем же самым лезвием. Срезы чище, чем удается хирургу в операционной. Три чистых среза. И еще — лезвие было горячим и прижгло разрезанные ткани. Вот и вопрос: что за орудие может резать так чисто и в то же время разрубать кость, а?

— Меч?

— Если меч, то чертовски острый.

— Ну, насколько мне известно, такие бывают. А что с опознанием трупа?

— Ничего. Жаль.

— Да ладно…

— Вам дать знать, если что-нибудь изменится?

— Угу. Или в случае, если к вам попадет кто-нибудь вроде этого парня.

— Боже сохрани. Обязательно. Выяснили что-нибудь про эту татуировку?

— Это называется Глаз Тота, — сказал я. — Но я пока еще не знаю, кто здесь увлекается такими. Да, позвоните Мёрфи. Ей стоит знать про ваши образцы.