— Уже позвонил. Это она сказала мне поставить вас в известность. Мне кажется, она тоже собиралась ложиться. Как думаете, она обрадуется, если я разбужу ее, чтобы она поговорила с вами?

— Не… нет, — пробормотал я, с трудом сдерживая зевок. — Это может подождать. Спасибо, что позвонили, Баттерс.

— Никаких проблем, — заверил он меня. — Сон — это бог. Продолжайте молиться.

Я хмыкнул, положил трубку и не успел сделать и двух шагов к кровати, как в дверь постучали.

— Нет, мне решительно необходим перед дверью люк-ловушка, — заявил я Мистеру. — Нажимаешь кнопку, и всякие разные с воплем летят вниз. Ну, не насмерть — пусть в какую-нибудь грязь хлопнутся.

Мистер был слишком благороден, чтобы удостоить подобную ерунду ответом, поэтому я приоткрыл дверь на щелочку и выглянул, держа руку поближе к своему арсеналу.

Сьюзен стояла, склонив голову набок и чуть улыбаясь. На ней были джинсы, выцветшая футболка, тяжелая серая шерстяная куртка и солнцезащитные очки.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — отозвался я.

— Знаешь, трудно сказать наверняка, глядя из-за двери, но глаза у тебя изрядно красные. Ты хоть спать сегодня ложился?

— Спать? О чем это ты таком говоришь?

Сьюзен вздохнула и покачала головой.

— Ты не против, если я зайду?

Я сделал шаг назад и отворил дверь шире.

— Без проблем.

Сьюзен вошла и скрестила руки на груди.

— У тебя зимой такая холодрыга…

У меня имелись кое-какие соображения насчет того, как согреться, но озвучивать их я не стал. Возможно, я просто боялся увидеть ее реакцию. Еще я вспомнил, что говорила мне Мёрфи относительно беседы. Я взял несколько поленьев и подбросил их в огонь.

— Чаю или чего такого хочешь?

Она мотнула головой:

— Нет.

Сьюзен никогда не отказывалась от чашки горячего чая. Как я ни старался, мне не удалось скрыть горечи в голосе:

— Ну да, заход на помойку. Выбросила и пошла дальше…

— Гарри, это несправедливо, — возразила Сьюзен. Я уловил в ее голосе боль — едва ощутимую, но все же боль. Я с ожесточением потыкал в камин кочергой, подняв облачко искр, хотя новые поленья и без того занялись хорошо. — Ты же знаешь, это каждому тяжело.

Губы мои шевелились сами собой, не спросившись у мозга. У сердца — возможно, но не у мозга. Я оглянулся на нее через плечо.

— Насколько я понимаю, за исключением мистера Посредственность.

Брови ее удивленно поползли вверх.

— Ты это про Мартина?

— А что, разве не в этом дело? — Искра, вылетев из камина, опустилась мне на руку. Я взвыл и стряхнул ее. Потом прикрыл огонь тяжелой металлической решеткой и отставил кочергу. — И прежде, чем ты скажешь что-нибудь еще… я и сам, черт подери, знаю, что веду себя как псих. И как собственник. Я понимаю, что мы расстались еще прежде, чем ты уехала. Больше года уже прошло, и тебе это тоже нелегко далось. С твоей стороны совершенно естественно найти себе другого. Так что с моей стороны глупое ребячество расстраиваться по этому поводу… ну и пусть.

— Гарри… — начала она.

— И ведь ты тоже наверняка думала об этом, — продолжал я. Умом я понимал, что пора бы остановиться, но слова сами срывались с языка. — Ты ведь целовала меня. Ты целовала меня, Сьюзен. Уж я-то знаю. Ты сама верила в это.

— Это не…

— Готов поспорить, своего соню Мартина ты так не целуешь.

Сьюзен закатила глаза и подошла ко мне. Она присела на коврик у камина, перед которым я так и стоял на коленях. Она коснулась моей щеки ладонью. Теплой ладонью. Это было приятно. Я слишком устал, чтобы справляться с реакцией на это простое прикосновение, поэтому я отвернулся и уставился в огонь.

— Гарри, — сказала она. — Ты прав. Я не целуюсь так с Мартином.

Я отодвинул щеку, но она взяла меня пальцами за подбородок и повернула лицом к себе.

— Я с ним вообще не целуюсь. У меня с Мартином ничего нет.

Я уставился на нее болван болваном.

— Ничего?

Она очертила пальцем на груди невидимый крест.

— Ох, — только и сказал я. Напряжение, сковывавшее мои плечи, немного ослабло.

Сьюзен рассмеялась:

— Так это тебя так беспокоило, Гарри? Что я ушла от тебя к другому мужчине?

— Ну, я же не знал. Я предполагал…

— Господи, ну и балбесом же ты бываешь порой. — Она улыбнулась мне, но я увидел в ее глазах горечь. — Что меня всегда в тебе потрясало, так это как ты можешь понимать столько всякого сложного — и оставаться совершенным идиотом во всякой ерунде.

— Опыт, — буркнул я. Она продолжала смотреть на меня все с той же горькой улыбкой, и до меня дошло наконец. — Но это ведь ничего не меняет, так?

— Мартин?

— Угу.

Она кивнула:

— Это ничего не меняет.