От Васеньки никаких известий нет. Ох, дочушка, изболелось у меня о нем все сердце. Жив ли сердечный? Помню, как приехала к нему в Москву, а он уже директор и депутат какой-то. Надел он на меня свою кожаную тужурку, взял под руку и повел в театр. А там все зеркала, зеркала, а я-то думала, что это на нас похожие идут – удивленье одно. Хотя бы ты за него похлопотала.

А ты учись, старайся. Что же теперь делать, раз уж полюбила свою авиацию и она тебе дается. Вы, мои дети, счастливы – счастлива и я. Вы в горе – горюю и я, ваша мать.

Восемь человек вас, детей, у меня, и за всех я в тревоге. Все разлетелись мои птенцы. Вот и последнего – Костю проводила в армию. Дала ему наказ служить верно и честно, но когда поезд с ним стал скрываться за поворотом – упала на платформе без сознания. И что это уж со мной такое приключилось – ума не приложу».

Эх, мама, мама! Как же я могла объяснить тебе, что такое для меня полеты? Это моя жизнь, моя песня, моя любовь! Кто побывал в небе, обретя крылья, никогда не изменит ему, будет верен до гробовой доски, а если случится, что не сможет летать, все равно полеты будут ему сниться…

Мне нравилось, как вели занятия преподаватели в нашем училище. Много было преподавателей из пединститута, которые и сделали нас грамотными людьми. Я запомнила, как один раз немножко опоздала на занятие. Зашла, извинилась, – там мест уже не было, и я села у окна, вверху амфитеатра. Нам дали задание, задача была очень простая, я решила ее и сижу – смотрю в окошко. А все еще сидят, копаются. Преподаватель спрашивает: «Вы почему не работаете? Выходите и на доске решите!». Я быстро написала на доске решение, все его списали. И вот всем «отлично», а мне «хорошо». Вот, на всю жизнь запомнилось! Особенно интересно проводил занятия по метеорологии старый отставной морской капитан, избороздивший все моря и океаны. Он был кумиром для нас всех! Капитан входил в аудиторию, важно подняв голову в форменной фуражке с очень высокой тульей. Мы все вставали, приветствуя капитана и глядя на его тщательно отутюженную и подогнанную по фигуре форму, мне так хотелось быть похожей на него! А ведь роста капитан был совсем маленького, с глубоко посаженными глазами, которые глядели на нас добро и уважительно. Каждый раз капитан начинал лекцию со старинного поверья: «Если солнце село в тучу, берегися, штурман, бучи…» Или вспоминал еще какую-либо поговорку, касающуюся нашей будущей профессии.

Я впервые поняла, что такое хороший преподаватель: он любит свою профессию, увлечен ею, и не только даст хорошие знания, но обязательно привьет своим слушателям любовь к предмету. Учиться мне было несложно. Я ведь уже инструктором работала! Мы изучали теорию полета – и летали, конечно: на двухместных У-2, УТ-1, УТ-2.

Война с Финляндией ускорила наш выпуск. Программу обучения в школе резко сократили, «закруглили», и подвели к экзаменам, которые мы сдавали тоже в спешке. Нам даже обмундирование не сумели пошить, так и выпустили – в старых гимнастерках и юбках, в каких мы были курсантами.

После выпуска меня направили в аэроклуб города Калинина – на должность штурмана аэроклуба. Но на месте оказалось, что штурман в аэроклубе уже есть, но не хватает летчика-инструктора. Я очень хотела летать и с радостью согласилась принять эту должность. После проверки техники пилотирования меня допустили к обучению учлетов и выделили мне группу в 12 человек. Ребята были все разные: и по общей подготовке, и по физическому развитию, и по характерам. Объединяло их одно – любовь к авиации. Всем не терпелось поскорее закончить наземную подготовку и начать летать. И я их отлично понимала!

Часто к нам на занятия приходил командир звена старший лейтенант Черниговец. В армии он был летчиком-истребителем, и в ОСОАВИАХИМ его послали «на укрепление инструкторских кадров». Черниговец действительно мастерски летал, хорошо знал математику, физику, легко объяснял громоздкие формулы по аэродинамике. Курсанты любили его за уважительное к ним отношение. Очень помог Петр и мне. В один из летных дней разбился старший летчик-инструктор Гаврилов. При ударе самолета о землю курсанта выбросило из кабины в сторону, а он сгоряча поднялся и побежал. Врачи осмотрели его, послушали и дали освобождение от полетов – а через пять дней и его не стало… Полеты прекратились. Курсанты ходили понурые. Командир звена Черниговец приказал построить все звено для разбора случившегося.

– Самолет, как вы знаете, – начал он, – есть самолет, и каким бы он ни был тихоходным и простым, к нему надо относиться на «вы», то есть внимательно и серьезно. И тот, кто этим пренебрегает, будет наказан. Опытный летчик-инструктор Гаврилов понадеялся на курсанта, а тот пренебрег законами аэродинамики или плохо знал ее – и вот результат. На последнем развороте, как мы все видели с земли, самолет задрал нос, потерял скорость и свалился в штопор. Высоты, чтобы вывести машину из критического положения, не было, – и он врезался в землю. Профессия летчика, – продолжал Черниговец, – как вы убедились, не только романтична, но и опасна. Но носы вешать не будем, давайте займемся делом!

И он начал тут же, на песке, рисовать различные положения самолета в воздухе, одновременно объясняя и спрашивая то одного, то другого курсанта. Это помогло ребятам справиться с собой.

Для инструктора самостоятельный вылет его ученика – такое же событие, как собственный вылет. Помню, первым я выпускала в своей группе учлета Чернова. Уже получено «добро» от командира отряда, но я волнуюсь и прошу слетать с ним еще и командира эскадрильи. Комэск сделал с Черновым полет по кругу да как закричит: