Свою роль я выстраивала так, чтобы зритель увидел наивность и чистоту моей героини, силу ее первого чувства. Все неточности и, лично меня раздражающие нежности, можно было списать на первую любовь. Кто из нас не делал глупостей, влюбившись? Хотя я лично, ничего такого не делала.

А возлюбленный у моей красотки был так себе, на мой вкус, и явно ею пользовался. Да, – благородный военноначальник, да, – говорил ей прекрасные монологи. Но по поступкам-то – явный трус и лицемер, если позволил своей любимой погибнуть вместо себя.

Пока мысли мои блуждали вокруг прекрасного, глаза смотрели в окошко кареты. Мимо меня пробегали знакомые улочки. Что-то мы сегодня долго ездим. Неужели Джим заметил что-то подозрительное?

Когда карета остановилась у черного театрального входа, я, выходя из нее, спросила:

– Джим, что случилось? Почему ты сегодня трижды проехал через Рынок Прекрасных магнолий?

– Не знаю, миледи. Мне показалось, что за нами кто– то следит.

– И кто это был?

– Одна из карет следовала за нами буквально по пятам. Еле оторвался.

– Тогда посмотри вокруг повнимательнее. Мне неприятности не нужны.

– Хорошо, все сделаю, миледи.

Я прошла в свою гримерку. Но так как до генеральной репетиции еще было около двух часов, задерживаться здесь я не стала, а пошла прямиком на сцену, чтобы еще раз отработать финальную мизансцену.

Театр! Как я люблю тебя! Запах, таинственный полумрак и главное – твоя непередаваемая атмосфера. Когда я попадаю в театр, для меня просто перестает существовать реальный мир! Ощущение свободы и счастья!

Зрительский зал был темен. Подмостки тоже утопали в полумраке. Лишь одинокий софит светил в центр сцены. Волшебство начиналось именно здесь.

Я встала в этот освещенный круг, сбросила туфли, поднялась на полупальцы, потянулась наверх. В голове зазвучала музыка нашего финала. Раз– два – наклон, подъем. Три – четыре – прыжок. Раз-два-три-четыре – вращения, которые становятся все быстрее и быстрее. Включаю магию Воздуха и лечу вверх, выше, выше. Вдруг услышала одинокие хлопки где-то в глубине темного зрительского зала.

– Кто здесь? – вопрос звучит настороженно и немного испуганно.

Тишина. Я быстро опустилась на сцену и, вглядываясь в черноту зала, пробежала по боковым ступеням, а потом и по проходу между кресел. Бежала, ориентируясь на тот звук, что услышала. Мне показалась, что вторая дверь хлопнула. Я выскочила в фойе. Никого. Навстречу мне шел господин Дюваль, распорядитель нашего театра.

– О, кого я вижу! Госпожа Виард! Как приятно видеть вас.

– Мне тоже очень приятно, господин Дюваль. Господин Финк уже здесь? Мне хотелось бы пройти финальную сцену.

– Нет, миледи. Господа актеры не приходят так рано, а уж знаменитые актеры тем более. Господин Финк – самый известный актер столицы, его слава бежит впереди него, и он этим пользуется. Он приходит буквально за четверть часа до спектакля, а уж на сегодняшнюю репетицию, наверняка, опоздает. Сколько раз бывало, что спектакль начинался, а он еще без грима и, прости господи, почти нагишом. Знаете, – он заговорщицки наклонился ко мне, – а пару раз так вообще на сцену полуголым выходил – застегивался прямо на ходу. В эти дни такая ажитация была со стороны дамского полу, что я даже предложил ему это делать на постоянной основе. Не согласился. «Ты,– говорит, – Муррей, в искусство не лезь, я же в твои бумажки не лезу. А дам волновать голым торсом – это самое легкое дело. Я же хочу волновать их другим – своей игрой непревзойденной». Ну, я это своими словами сказал, он как– то по-другому выражался. Но, близко, близко… Да! И спрашивает еще тогда у меня: «А видал ли ты, старина, на своем веку актеров лучше, чем я?» Я ему тогда ответил, что нет, мол, Родстер, не видывал. Хотя, если признаться честно, лет двадцать назад приезжал к нам на гастроли театр королевства Тифу. Там был такой актер – Садон Буррет. Вот это, я скажу вам без преувеличения, был актерище. Я – мужчина, плакал навзрыд в постановке великого Лайда. Что он тогда со зрителями делал – это, я вам скажу, какая – то чертовщина! Он говорит – а люди стоят, слушают, затаив дыхание, и шевельнуться бояться. Он смеется – и такая радость в душе у каждого поднимается, словами не передать. Ну, а когда заплакал, я уже вам говорил, весь зал рыдал вместе с ним. Не стесняясь. Дружно. Все и сразу. Вот это актерище!

– Почему я не слышала о нем?

– Так, запретили их театру гастроли – то. И выслали по-быстрому из королевства.

– Вы думаете, что это была магия?

– Что же еще-то? Не может такого быть, чтобы весь зал так реагировал.

– А мне бы хотелось, чтобы, когда я играла, весь зал именно так и реагировал.

– Да будет вам, миледи. Зачем вам это? Все более-менее успешные звезды этого театра просто удачно выходили замуж или становились фаворитками влиятельных особ. Два-три удачных сезона, и вы тоже, я думаю, будете пристроены.

– Но я хочу играть и не собираюсь выходить замуж.

– Почему, миледи? Наш мир – это мир мужчин, и женщины вряд ли, что в нем достигнут. Вы видели, кто у нас играет грандам? Хотя бы госпожа Сквош? Она в прежние времена служила в борделе. Это не тайна в нашем театре, поэтому я так открыто об этом говорю, да и она не стесняется своего прежнего ремесла. Ну и что? Загубленная судьба! Для борделя – старовата, семьи и родственников, насколько я знаю, нет. Это счастье, что в свое время к ней захаживал наш господин директор. Вот и поспособствовал.