Вам коллектив «Литературной газеты» отказал в доверии, освободив от обязанностей главного редактора за те же Ваши застарелые болезни: амбициозность, карьеризм, заполнение своими многочисленными опусами газетной площади. Вас выставили из «Литературки» за неумение работать в коллективе, а тем более руководить им. И это неудивительно. Ведь Вы никогда не были на самостоятельной работе. Единственное, что Вам, Бурлацкий, удалось, так это примазаться к лику вождей после их кончины в качестве «советника», что Вы и пытаетесь внушить неискушенному читателю. Тщеславны Вы и завистливы — эти две «добродетели» шагают обычно рядом.

В своей книге Бурлацкий особо ополчился против комсомола, и прежде всего его Центрального комитета, который, как он пишет, был «по тем временам худшей школой карьеризма». Нет! Комсомол воспитал подлинных рыцарей, беззаветно преданных своему народу, а из стен его ЦК вышла целая плеяда государственных и общественных деятелей, в том числе Юрий Владимирович Андропов.

Если бы Брежнев и иже с ним дали бы нам, молодым, дорогу, как того требовали реалии, то, смею утверждать, не было бы и времен застоя, и нынешнего развала. И доказательств тому много не надо. История жестоко мстит тем, кто прерывает связь поколений. Однако молодым воздух перекрыли. Их знаний, опыта, чести и совести побоялись люди, стоящие тогда у руля власти. «В нашей среде (а к какой именно относит себя „советник вождей“, догадаться нетрудно. — Н.М.), — пишет Бурлацкий, — очень побаивались их». Именно из страха, зависти, карьерных замашек Бурлацкий называет воспитанников ВЛКСМ «комсомольской бандой», «предателями линии XX съезда КПСС».

Время показало, кто был подлинным борцом за курс XX съезда КПСС и не на словах, а на деле, с кого снимали головы и загоняли туда, куда Макар телят не гонял, а кто по-прежнему был при вождях, писал заготовки к их речам, докладам и прочим документам, в которых был очевиден отход от курса XX съезда партии, и кто по-прежнему крутился в приемных вождей, а чаще в коридорах власти. Факт, что, только утратив совесть, из карьерных соображений можно перекрашиваться из одного цвета в другой, скакать после провала в ходе избирательной кампании в высший орган власти страны из одного избирательного округа в другой. «Советники при вождях» рвались поближе к новым вождям, изменяя ради этого своим прежним политическим привязанностям. Но политики-перевертыши никогда не были в чести у народа.

Простите, пожалуйста, меня, мой читатель, за столь непомерное внимание к Ф. Бурлацкому, но он представитель поколения, идущего вслед за поколением Великой Отечественной, его наихудший вариант. И последнее, чтобы закончить это незаслуженно для «советников» растянувшееся повествование: они считают себя учеными-обществоведами, но попирают этику ученых, заполняя свои воспоминания не документально перепроверенными данными, а коридорными слухами, — это тоже факт. Например, Арбатов в своих воспоминаниях (Знамя. 1990. №№ 9, 10), стремясь бросить тень на А.Н. Шелепина, пишет, что он, будучи первым секретарем ЦК ВЛКСМ, уже тогда имел свое «теневое правительство» и «теневое политбюро».

На кого рассчитывает академик, распространяя такого рода несусветную глупость?! Подобного рода перлов у академика, к сожалению, немало. Он пишет, что я, будучи Председателем Гостелерадио, «не имел никакого журналистского опыта, работал долгое время в милиции». В мире ученых в обиходе афоризм. Когда кто-то пытается доказать справедливость чего-то весьма сомнительного свойства, то ему говорят: «Так это же арбуз в профиль», — то есть чушь, нонсенс. Может быть, Г. Арбатов, академик при всех правящих дворах, его не знает? А жаль!

Однако не будем следовать примеру Бурлацкого и Арбатова и строить воспоминания на том из прошлого, что в конечном счете не стоит выеденного яйца.

Из всего разнообразия тем, которые могли бы стать предметом рассказа, характеризующего деятельность Отдела ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран, хотелось бы остановить внимание читателя на некоторых, как мне кажется, узловых вопросах, имеющих значимость и поныне.

Это прежде всего отношение к постановке XX съездом КПСС проблемы культа личности и преодоления его последствий. Среди сотрудников нашего отдела я не знаю ни одного, кто бы не разделял позиции съезда. Последовательным проводником ее был и Андропов. Но в самых верхах партии отношение к XX съезду было неоднозначным. Это чувствовалось по многим, казалось бы косвенным, обстоятельствам. Вместе с ними были и прямые тому свидетельства.

Мне в память врезалась встреча членов Политбюро ЦК КПСС во главе с Н.С. Хрущевым с членами Политбюро Центрального комитета Партии трудящихся Вьетнама, которую возглавлял тогда первый секретарь ЦК ПТВ товарищ Ле Зуан. Встреча состоялась по просьбе вьетнамских друзей. Проходила она в правом крыле Кремлевского Дворца съездов. Отдел тщательно готовил эту встречу, предложив такую повестку, которая охватывала обширный комплекс вопросов — политические, экономические, военные и другие.

Среди политических на первый план выдвигались взаимоотношения вьетнамских товарищей с китайским руководством в условиях обострения советско-китайских отношений. Уже в самом конце неоднократных рабочих напряженных встреч были найдены решения, удовлетворяющие вьетнамскую сторону. Н.С. Хрущев дал там же, в Кремлевском дворце, обед в честь Ле Зуана и его товарищей.

В назначенное время на третьем этаже, в небольших комнатах, лишенных каких-либо излишеств и тем более помпезности, собрались приглашенные, а Хрущева все нет. Андропов начал волноваться, сказал мне, чтобы я позвонил в приемную Хрущева узнать, выехал ли он на обед. Узнав от помощника, что Хрущев выезжает, я спустился на первый этаж, чтобы встретить Н.С. — так мы его между собой называли. Через короткое время подошла его машина, он быстро, без чьей-либо помощи вышел из нее, вошел в вестибюль, поздоровался, спросил, все ли в сборе.