Командующий армией поддержал нас, выделил танковый батальон с мотопехотой. Медлить было нельзя. К исходу дня танкисты довольно быстро выбили из городка немцев и к вечеру замкнули его в кольцо.

Т. привел меня к дому барачного типа.

— В нем школа, — сказал Т. — Вон там вход. — И добавил: — Ну, капитан, а если я тебя сейчас сдам немцам?

— Не сдашь. У тебя семья в Свердловске.

— Я пошутил.

— Такими вещами не шутят.

К нам с Т. подтянулись следователи Журавлев, Златопольский, Шарапов с солдатами из роты охраны контрразведки. Я скомандовал:

— Пошли, как было обговорено!

На улице уже стемнело, где-то что-то рвалось, ухало, в небе были видны отсветы пожаров. Т. вел себя спокойно.

Друг за другом вошли в помещение школы. Ни шороха. Т. и я за ним вбежали в комнату, заставленную кроватями. Он показал на одну из них, в изголовье которой висела табличка с его агентурной кличкой.

— Нам не твоя кровать нужна, а документы, люди. Веди в кабинет начальника разведшколы.

Мы с Т. в сопровождении нескольких солдат пошли, а другие следователи, также в сопровождении солдат стали осматривать помещения школы. В кабинете начальника школы беспорядка, свидетельствующего о скоропалительном бегстве, заметно не было. Но мы все-таки опоздали — люди ушли. Что удалось им забрать с собой? Оставалось только провести первоначальный, по возможности тщательный осмотр — обыск всего помещения школы. Чем мы и занялись. В кабинете стояли два больших сейфа. Они были заперты. В замке одного из них торчал сломанный ключ. Все-таки немцы драпали, раз второпях вставили не тот ключ и сломали его. Сначала взломали один сейф, затем другой. Даже беглый осмотр бумаг свидетельствовал об их огромной оперативной ценности.

На рассвете закончили окончательный осмотр всего помещения разведшколы. Т., незаметно для посторонних сопровождаемый нами, прочесал город в надежде отыскать хоть кого-то из агентуры или руководства школы. Однако никого обнаружить не удалось. Блокаду города танковым батальоном я снял.

В числе захваченных документов были дневник начальника разведшколы, списки агентуры, заброшенной в разные годы в наши ближние и дальние тылы, в соединения действующей армии, личные дела на агентов, характер выполненных тем или иным агентом заданий, списки агентуры, засланной в нашу страну на «залегание», и другое.

К сожалению, нам не пришлось глубоко проанализировать захваченные документы Полтавской разведшколы. Они по указанию Управления контрразведки фронта срочно были направлены в их распоряжение. Отправили туда же и Т.

В докладной записке по факту разработки и реализации плана захвата разведшколы я особо писал о Т., его чистосердечном раскаянии и о той большой помощи, которая была им оказана армейской контрразведке. Я просил не применять к нему уголовного наказания.

За успешное проведение этой операции все мои товарищи и я были награждены боевыми орденами.

Отрезав Восточно-прусскую группировку немецко-фашистских войск, 3 апреля 1945 года армия прорвалась к Данцигской бухте и вошла в Данциг, за что была отмечена в приказе Верховного Главнокомандующего. Немцы бежали. В бухте на стапелях я насчитал восемь новеньких подводных лодок; город мне показался в сравнении со многими нашими довольно целым.

Начало апреля 1945 года для нашей армии было связано с новыми боями вдоль побережья Балтики — Цопот, Гдыня, Штольп и дальше, на юг, к Берлину через Кезлин, Керлин, Газтхов и, наконец, Дабер, где фактически и закончился боевой путь нашей славной, непобедимой 5-й Гвардейской танковой армии. Во время нахождения на 3-м Белорусском фронте нами командовал не Ротмистров, ставший маршалом бронетанковых войск, а генерал-полковник танковых войск Вольский. Армия шла вперед, приумножая свои боевые свершения, ставшие для нее традицией, будучи верна духу боевого товарищества по отношению к другим армиям советских Вооруженных сил.

На этом последнем этапе боевого пути для нас, контрразведчиков, особый интерес представляли кадровые работники вражеской разведки и контрразведки, ее резиденты. Именно они могли дать сведения о своей агентуре, засланной в нашу, да и в другие страны и могущей принести большой урон.

В Цопоте под Данцигом (по-нынешнему — в Сопоте под Гданьском), где теперь обрели известность телевизионные конкурсы эстрадных певцов, в апреле 1945 года тяжелые немецкие крейсера с моря обстреливали скопление наших войск на побережье и подожгли этот курортный городок, утопавший в зелени.

Вот в этом городке нами был взят Ганс Рифель с красавицей женой — полькой по национальности. Жена оказалась любовницей, а он, Ганс Рифель, руководителем гестапо Данцигского округа, которому были подчинены разведка и контрразведка — разумеется, на территории округа. С большим открытым лбом, в пенсне, с прямым носом и тонкими губами, в светлом штатском костюме классического английского покроя на упитанной фигуре он мог бы сойти за преподавателя гимназии или профессора университета. Но, внимательно присмотревшись к нему, можно было увидеть такие черты, которые свидетельствовали о нем как о человеке, высоко стоящем в служебной нацистской иерархии: превосходная стрижка, маникюр, костюм из тонкой шерсти, туфли из шевровой кожи и тому подобное. Но не это, в моем представлении, выделяло его среди других, а его любовница — Ванда К. По всем нацистским канонам только высокопоставленный чин мог позволить себе пойти на такую связь.

Она, эта связь, и побудила его к даче показаний о своей деятельности. Ганса и Ванду задержали наши солдаты из роты охраны. Я пошел посмотреть на задержанных, и мне сразу бросился в глаза внешний вид Рифеля, его беспокойство за судьбу Ванды. Он умолял меня отпустить ее домой, на родину под Варшаву, она-де чиста и тому подобное. Я решил допросить его обстоятельнее. Приказал охране развести их по разным комнатам, а через некоторое время вызвал Рифеля на допрос. Я представился. Спросил, кто он.