На следующий день я был в приемной у министра государственной безопасности СССР. Там уже находились Петр Иванович Колобанов, 1-й секретарь Челябинского обкома комсомола, и Василий Никифорович Зайчиков, секретарь ЦК ВЛКСМ. Из нас троих лишь я имел высшее юридическое образование и опыт следственной и оперативной работы.

Игнатьев довольно подробно ввел нас в положение дел в следственной части по Особо важным делам. В производстве находилось два групповых следственных дела. Одно из них так называемое «дело врачей» и второе — бывшего министра государственной безопасности Абакумова и других руководящих работников министерства. Следует заметить, что за следственной частью числились и те, кто не был расстрелян по «Ленинградскому делу», но был осужден и продолжал настаивать на своей невиновности, а также арестованные за шпионаж и так далее. Игнатьев касался преимущественно групповых дел. Он подчеркивал, что его путают, следствие продвигается медленно. Мы трое должны внести в работу свежую струю, докопаться до правды, сделать ее — правду — достоянием ЦК партии, Сталина.

Следственная часть по Особо важным делам насчитывала в своем составе около пятидесяти человек, а вместе с прикомандированными из местных органов госбезопасности и того более.

Министр рассказал также, что многие следователи за нарушение законности отстранены им от работы, в том числе и возглавлявший следчасть Рюмин — человек, не отличающийся моральными устоями.

— Вы в своих действиях совершенно свободны, — сказал министр, — а двери моего кабинета для вас всегда открыты. Будем советоваться. Я рассчитываю на вашу откровенность. Назначаю Месяцева на должность помощника начальника следственной части по Особо важным делам, а Колобанова — старшим следователем по важнейшим делам следственной части по Особо важным делам МГБ СССР.

Министр предложил, чтобы я ознакомился с обоими групповыми делами — и «делом врачей», и делом Абакумова; Зайчиков знакомится с делом Абакумова и допрашивает Абакумова; Колобанов — с «делом врачей» и на примере одного подследственного, проходящего по этому делу, занимается исследованием истины. На том в качестве первого шага и порешили.

В следчасти встретили нас настороженно. Сотрудники понимали, что наше появление не какая-то случайность, а действие продуманное, с нежелательными для некоторых из них последствиями.

Несколько следователей меня еще помнили по контрразведке СМЕРШ и в разговорах рассказывали, что в процессе следствия нередко творится беззаконие, арестованных избивают, выколачивая из них нужные показания, в чем мы вскоре убедились и сами.

В очередной беседе с министром мы сказали ему о необходимости категорически запретить его властью произвол в отношении подследственных. Он ответил, что указания на этот счет после освобождения Рюмина от работы даны, о чем следственный аппарат знает.

Ознакомление со следственным «делом врачей» и Абакумова наводило на многие размышления. Наша троица — Зайчиков, Колобанов и я подолгу и почти ежедневно по окончании рабочего дня — если работу с 9 утра до 2–3 часов ночи можно назвать рабочим днем — сверяли свои впечатления и выводы. Вася Зайчиков с утра уезжал к Абакумову в Бутырскую тюрьму, я начитывал материалы следственных дел и спецдокументацию, которые шли в ЦК партии по этим делам, а Петя Колобанов оставался на Лубянке — его подследственный профессор Преображенский содержался во внутренней тюрьме.

Знакомство с материалами этих двух групповых дел и первые допросы своих подследственных Зайчиковым и Колобановым наталкивали на многие и весьма щекотливые, мягко выражаясь, вопросы. Прямо говоря, речь шла о большой политике, касавшейся как атмосферы, настроя, благополучия советских людей у себя в стране, так и престижа Родины за рубежом. Становилось ясно, почему эти дела были в поле зрения Сталина. Не потому ли Маленков обращал мое внимание в присутствии министра госбезопасности Игнатьева на большую ответственность поручаемой мне работы, ссылаясь при этом на Сталина, но не говоря ни слова о тех следственных делах, которые его тревожат, вызывают озабоченность или что-то иное, но в этом же роде?

Публикации в печати, прокатившиеся по стране в связи с «делом врачей», чему каждый из нас троих был свидетелем еще до прихода в следчасть, отвечали на этот вопрос: «дело врачей», большинство из проходящих по которому были евреями, раскручивало маховик антисемитизма, и усиливало его обороты в связи с проводимой в стране кампанией по борьбе с низкопоклонством перед Западом.

Что же будет, если арестованные врачи действительно виноваты? Вообразить было нетрудно. Начали поступать сообщения с мест, что кое-где под флагом борьбы с космополитизмом пытаются пойти по пути Центра, незаконно арестовывая врачей.

Дело министра государственной безопасности Абакумова и других лиц из верхнего эшелона сотрудников этого министерства, конечно, тоже могло вызвать широкий резонанс уже только потому, что таких фигур, находящихся на силовых постах власти, просто так не арестовывают; раскрутка этого дела могла иметь нечто подобное тому, что сопутствовало аресту Ежова.

Так что эти два следственных дела накладывали на нашу тройку — Зайчикова, Колобанова и меня — непомерно тяжелый груз ответственности, требовали мужества и, конечно, нравственной чистоплотности. Василий Никифорович Зайчиков, Петр Иванович Колобанов и я — из одного поколения, из комсомольских работников 50-х годов, которых призвал Центральный комитет ВКП(б) на работу в следственную часть по Особо важным делам Министерства государственной безопасности Союза ССР.