— Жаль, собаки у нас нет, — заметил сын. — Придется только с подхода, да по болотам пошарить… Папань, — он повернулся к отцу, — ну сколько лет уже, как Клин помер? Ну давай нового пса заведем, а?

— Ты, давай, за дорогой следи, — огрызнулся Волков-старший. — Заведи себе машину и вертись в ней за рулем сколько душе угодно, а мне моя лошадка[1] дорога. Хотя бы и как память.

Парень только вздохнул: вот в этом весь отец. Привязывается к людям или вещам так, что потом никак не может успокоиться. Потому, наверное, больше и не женился, когда мама… когда у нее тромб… Словом, когда ее не стало. И собаку новую заводить не хочет, потому что Клин для него был и не собака вовсе, а полноправный член семьи. Тут он вдруг подумал: а как это будет, когда он, Севка-младший, надумает создать свою семью? Отец, он что — один останется? Совсем?

Словно бы в унисон его мыслям завопил мобильный. Младший Волков вытащил из кармана трубку, посмотрел на экран. Ну, вот, пожалуйте! Анечка, чтоб ее приподняло и по заднице шлепнуло. По весьма сексуальной заднице, надо признать, но все-таки. Кроме смазливой мордахи и довольно-таки аппетитной кормы у девушки должно еще что-то быть. В черепной коробке, например.

Ох, как же Анечка огорчалась, когда Сева решил пойти по стопам отца и после первого курса рванул на всех парах в военкомат. Откуда и отправился служить в Дагестан. И довелось ему и по зеленке пошариться, и пострелять не только на стрельбище, и, между прочим, медаль Суворова, тоже не абы что. И дают ее не всем подряд, а очень даже…

Как тогда Анечка убивалась, как на проводах старалась. Чуть не всю Камасутру с ним за одну ночь прошла. А на присягу не приехала. Зато теперь прямо-таки рвется в бой. С целью создания крепкой, образцовой семьи. А ему это зачем? Кого в постель уложить, он и без нее найдет, а о чем с ней говорить? Да и отец, хотя и молчит, а ведь кривится от перспективы заполучить такую невестку…

Телефон секунду замолк, а потом снова разразился оглушительным воем: Сева записал на звонок сирену воздушной тревоги, и ставил его на особо «приятных» абонентов…

— Чего трубку-то не берешь? — поинтересовался Волков-старший. Он скосил глаза, мельком глянул на экран, — Ну ответь, девушка же волнуется…

— Обойдется, — безапелляционно заявил сын. — Девушка, ага… Как ты сам любишь говорить: девушка второй свежести.

И с этими словами отключил звук…

Машину они оставили у знакомого лесника. Тот долго и настойчиво предлагал подзакусить «чем бог послал», но Волковы остались непреклонны: пить перед охотой — с гарантией вернуться пустыми. А дикая утка — штука вкусная. Безумно. Так что застолье было решено отложить вплоть до возвращения с добычей. Тем более, что лесник предупреждал: что-то неспокойно в здешних местах в последнее время. Вон, в прошлом году двое пропали… Так что отец и сын наотрез отказались даже от «стопочки за встречу», и вот уже больше трех часов шли по заболоченному леску, приближаясь к цели своего путешествия — самому что ни на есть утиному болоту, на котором они и рассчитывали взять богатую добычу…

— Папань, далеко еще? — Всеволод-младший прихлопнул особо надоедливого кровососа и отер со лба пот. — И так уже прём, точно бульдозеры бешенные…

— А во-о-он до той сушины доберемся, — Всеволод-старший махнул рукой, указывая направление, — там и остановимся. И переночуем, и засидочку назавтра организуем, ага?

— Ага, — без энтузиазма согласился сын. — Знаешь, если бы наша рота с тобой пару раз на охоту сходила — духам бы втрое хужее пришлось.

— Учись, Севка, пока мы еще живы, — теперь и отец убил комара сочным шлепком. — Нас в свое время капитан Остапенко, память ему вечная, так гонял, что ой! До сих пор закалочка какая-то еще осталась… Твою-то мать!

Последнее относилось к особо топкому месту, куда он неаккуратно наступил. Волков — старший рыкнул, пытаясь выдрать ногу, но трясина отказалась отпускать добычу безнаказанно и с чмоканьем всосала в себя сапог. Мужчина густо выматерился, вытащил сапог из липкой грязи и обернулся к сыну:

— Осторожнее давай, тут гать совсем прогнила!

Тот понятливо кивнул, обошел коварное место, и вскоре отец и сын уже сидели у весло потрескивающего костерка. Они вскипятили чай, с аппетитом умяли по банке консервов и несколько сухарей. В качестве десерта оба закурили, привольно откинувшись назад…

— Папань, а ведь ты не хотел меня брать, — произнес Сева, скорее утверждая, чем спрашивая. — Почему?

Отец помолчал, выпустил в вечерние сумерки клуб синеватого табачного дыма…

— Сдается мне, сын, что тебе пора и о семье подумать. В смысле, о своей собственной… — Он затянулся, отхлебнул дегтярно-черного чая, — Если ты за время службы не разучился считать еще что-то, кроме числа дней до дембеля, то должен соображать: когда мне было двадцать — я уже тебя планировал…

— Прямо так уж и планировал, — ухмыльнулся сын. — А я от бабушки, да и от мамы слышал, что оказался перевыполнением плана.

Оба негромко рассмеялись. Но потом Волков-старший посерьезнел:

— И все-таки, сын. Что ты думаешь о создании семьи? Вот Анечка, например: симпатичная, тебя, по-моему, любит, на присягу к тебе ездила. И теперь от тебя не отходила…

Волков-младший щелчком послал окурок в догорающий костер:

— Насчет «любит» — не знаю, на присягу не ездила, да и о красоте можно поспорить. Но не это главное. Понимаешь, папань, ну дура она. Обычная, деревянненькая такая. И что, мне с этой чуркой всю жизнь прожить?