Из его ладоней заструился мягкий желтый свет, от которого черная слизь начала сохнуть, отваливаться кусками серой пыли и оседать на носилки и землю под ними, освобождая человеческие тела. Едва свет, льющийся из рук иссяк, Елеазар встретил страдающий взгляд двух пар глаз. Отца и сына.

Анаргирос подал ему кинжал, и, перерезав путы, епископ помог встать рыбакам на ноги. Мужчины, прикатившие бочки, принялись наполнять ведра и поливать обоих морской водой.

– Меланта! Мама! – одновременно воскликнули отец с сыном, когда женщина, расталкивая окружающих, кинулась в их объятия.

– Слава Елеазару, другу Христову! – дружно воскликнула толпа, поднимаясь с колен.

– Слава Господу Нашему, но не мне, – громко и строго поправил епископ восторженных людей. – Нифонт, прошу тебя залить маслом носилки и эту дьявольскую пыль и сжечь.

– Конечно, Елеазар, мы все сделаем, – благоговейно ответил староста.

– И мне нужна лодка, чтобы попасть на этот остров и уничтожить сатанинское семя.

– Хорошо, – с готовностью кивнул Нифонт. – Я сам отвезу тебя туда. Вечером того же дня Елеазар, лежащий у распятия, был разбужен топотом копыт и лошадиным ржанием. Услышав шум, встал и, тяжело опираясь на деревянный посох, направился к двери, которая при его приближении распахнулась. В келью упругим шагом вошел Дайомедис, молодой человек с черными блестящими глазами, пышными усами и бородой, завитой на иудейский манер.

– Епископ Елеазар, – Дайомедис сделал попытку преклонить колени, но был подхвачен дружескими объятиями старика.

– Оставь это, – с трудом выговорил епископ. – Я не Иисус… Молодой человек поцеловал руку Елеазару:

– Святой отец, апостол Варнава шлет тебе предупреждение. Скоро за тобой придут. Тебе нужно скрыться. Иудейская община сговорилась с язычниками Афродиты, и крест твой уже сколочен.

– Нет, – Елеазар опустил голову, – я должен принять свою участь. Мое тело слишком долго находилось в пещерной гробнице и сейчас разрушается с каждым вдохом. Я должен ждать своего конца здесь. Так повелел Господь. Там за распятием ниша, в ней мой труд, который будет нужен делу Божьему.

Дайомедис прошел к дальней стене и достал из глубокой каменной ниши тяжелый пергаментный фолиант.

– Здесь все? – спросил он, бережно удерживая книгу, обернутую куском льняного покрывала.

– Кроме последнего листа, – удрученно произнес Елеазар. – Руки отказали мне. Мой срок истекает…

– Варнава требовал увезти тебя, – тихо сказал Дайомедис. – Ты слишком важен для Учения Христа.

– Друг мой, – старик тяжело опустился на скамью. – Прошу тебя, не настаивай. И очень прошу – возьми с собой Анаргироса. Этот мальчик – истинный христианин, достойный служения. Мне же следует принять уготованное Богом.

– Хорошо… Да будет так, – после долгого раздумья печально произнес Дайомедис. – Я повинуюсь твоей воле…

Истощенная лошадь трусцой уносила на себе двух наездников и седельную суму с записями. Стоя на пороге, не прикрывая глаз от заходящего солнца, смотрел на исчезающую в закате пыль от конских копыт Святой Лазарь Четверодневный, друг Христов…

Кофе был очень неплох. Но приятное послевкусие арабики лишь подчеркивало назойливое движение людского потока за окнами кафе, несущего шумных и суетливых прохожих в одном направлении – к старости и неминуемой смерти. Люди громко и непрерывно разговаривали, стирали пальцы об экраны смартфонов, отвешивали оплеухи капризным детям, ругались, стремились заработать и потратить деньги, отхватить от жизни хотя бы небольшую часть удовольствия и счастья, понимая, что большие куски им не достанутся никогда.

Движение ленты жизни создавало иллюзию свободы. Можно было перемещаться назад, переходить от края к краю в зависимости от того, где разбросанные по всей длине потребительские грядки давали наилучшие всходы. В этих местах возникала давка, и человеческие существа толкались в борьбе за урожай, надолго забывая о приближающемся пункте назначения – остановке «Конечная».

Самые отчаянные, набравшись смелости, рвались вперед, в начало очереди. Таких, как правило, любезно пропускали, провожая сочувственными вздохами. Позволено было многое, но сойти с дорожки было невозможно.

Смакуя в меру горячий напиток, Василий представлял себя внутри гудящей толпы отстраненно наблюдающим за происходящей суетой. Неумолимый эскалатор громыхал вечными роликами, и не слышать его было невозможно.

Однообразную рутину повседневности он давно научился воспринимать как непрерывное и унылое пережидание досадного неудобства, от которого нельзя избавиться и которое нельзя изменить. Можно было терпеть этот мир, как проливной дождь, под который попадаешь всякий раз, забывая взять с собой зонт. Никакой ненависти к людям он не испытывал, так же, как и к надоедливому ветру с Балтики, мокрому снегу и серому низкому небу Петербурга. Скорее равнодушное и отстраненное отношение к скучным существам, бешено крутящимся в колесе материального бытия безо всякой надежды выскочить из этой карусели.