– Уру-ру, пять семь…

Пауза.

Оттуда наконец – Да, давай…

Теперь все зависит от состояния прокуренных легких Шаха – выдох, плевок, и волан (она же – пуля) ушел, нитка быстро слетала с карандаша. Все невольно затаили дыхание, обычно нужно было два три выстрела, но тут действительно, дуракам везет.

Слышен голос, – Дома!

Шах орет, – принимай! – и привязывает к еле заметной нитке уже потолще, а за ней пошел канат, сплетенный из шерстяных носков и свитеров, распускали и плели весь вечер, еще при прежней власти. Дорога работала, груза и малявы через воздух приходили и уходили в кабуры. Ну и конечно, куда тут без любви. На женский и из женского продола летели писульки "люблю, куплю и полетели", эх жизнь, она и тут – жизнь.

Мы оставили дорогу дорожникам, единственное что контролировали, чтобы шнифт был убит. Поэтому если кто и заглянул бы в глазок, то увидел бы спину потенциального зека, который, якобы, варит чай, да тупит, задавая вопрос: "А? Чего?" В общем, схема отработана.

Наши малявы ушли одни из первых, подписали мы их аббревиатурой наших частей, так что блатарям, в основной массе не служившей, просечь фишку ума просто бы не хватило. Ближе под утро подтянули Короля, этот двадцатилетний придурок был насквозь пропитан воровской романтикой, поэтому разговор с ним предстоял долгий и нудный. У него в разговоре постоянно были слова вроде "положенец", "постанова", и так далее, ссылки на авторитетных воров и их сходняки, будто бы он сам там и присутствовал.

После вступления за жизнь я вкрадчиво начал, – Вот скажи мне, дружище, ты к гопникам как вообще дышишь?

Тот призадумался, – Не мужики, но им что на дядю горбатится чтоли? Они выбрали свою дорогу, уважуха..

– А теперь, смотри, – начинаю потихоньку закипать я, – у тебя мама есть?

Тот кивает головой.

– Воот, – продолжаю я, – она не блатная, она всю жизнь ебашила, чтобы сыночка своего одеть, обуть, да накормить посытнее. Вот идет она уебанная с работы, еле ноги тащит, думает как бы сыночку, кровинушке своей передачку замастырить, а ее по головенке тюк и забрали все, да спустили, на бухло, блядей и наркоту. А че, им же уважуха, они, блядь, рыцари с большой дороги!..

– Да я не в этом плане… – начал этот уродец.

– Заткнись, сученок и слушай! – уже окончательно зверею я, – маму ты любишь, песенки Круга любишь (как же, мама мамочка). Да никого ты, мразь, не любишь! Себя только! А маме пишешь – "Принеси, Купи, Достань!" И тебе похуй, что матери лекарства нужны, что в нее соседи пальцем тыкают, маму он, блядь, любит… Романтик нашелся!

– Да я это… – Король даже побледнел.

– Хули Это?! – выдаю ему я, – Хочешь быть блатным? Пиздуй! Только вот что уяснить надо, когда ты на обоссаном матрасе будешь подыхать от передоза или паленки, в компании таких же синих дебилов, вспомни, вспомни, сука, сегодняшний день. Ты – мразь малолетняя, не тебе осуждать мужиков, которые сели! Это – их жизнь! Ты на себя посмотри, шестерня тупорогая, мы думаешь не знаем, что блатным стучишь? Знаем, еще как знаем. А почему мы тебя не ебнули знаешь?

Тот бледный, как мел, молчал.

– Да потому что нам насрать на таких, как ты! Тебя свои же на кукан насадят, просто так от скуки, как молодое мясо, а подвести тебе хуй к носу это как два пальца обоссать, ты меня понял? Иди!..

Я оглядываюсь и вижу, что большая часть народа в камере стоят, сидят ли, но слушают внимательно. Выдерживая паузу, я заканчиваю, – Все мужики, живем как жили, остальное приложится…ТЮРЬМА.

Дальше – больше. Как говорится, если удастся блатоту подвинуть, то хорошо, нет – придется идти на крайние меры. Основная масса сидельцев мечтает об УДО, это то и понятно, на зонах работы нет, поэтому крутятся кто на ширпотребе, кто как. Спасибо Москве, присылает к нам мажориков или уж совсем счастьем одарит в лице бывшего министра…

– На прогулку идем? – голос от тормозов.

– Идем идем, откликнулось сразу несколько мужиков с нашей хаты.

Ну сегодня идем я, Грин и Гестапо, Шах с Лесиком присмотрят за домом общим, мать его за ногу. Быстро собираемся и выходим, несколько переходов и мы в боксаре, вся разница только в том, что вместо потолка сетка и все. Дышим полной грудью, отхаркивая накопившую камерную слизь.

Стук в стену.

– Говори! Отзываюсь я.

– Кто?

Называю хату, в ответ – Три пять.

– А за вами? – Спрашиваю.

– Четыре два, и три ноль.

Понятно, расход пока.

Теперь к следующей стене, – Уру-ру, соседи.

Оттуда – Четыре восемь, есть кто сархары?

– Не нету. Опять стук.

– Говори!

–Прими!

Дальше и на пол падают малявы. Подсаживаем одного нашего, полегче, тот кое-как пропихивает малявы через сетку на верху, чтобы они упали в соседнем боксаре.

– Дома, парни, дома! Ну вот почта ушла. Ещё пару раз пришлось поднимать самого легкого и разговаривать с соседями и все, снова в душную камеру.

Изменений не было, только Короля на допрос вызвали.

– Ага, – усмехается Шах, – к операм рванул жалиться. Да и хрен с ним, тут решать надо по хозбанде, если кого туда и переведут, то тут то кто?

– Шах, не гони! – поправляю я его. – Пока законки нет, максимум в кандидатку переведут, будешь продолы мыть, да груза таскать.

–Тоже вариант, – усмехнулся Шах, – ты в курсе, вчера жмура вынесли из два восемь?

– Не, а что там? – Спрашиваю я, хотя догадываюсь. Там шерсть решила не ждать и вояку одного придушила, по тихой грусти. Главное, что тот не при делах вообще был, так залетный. Я просто слушал и кивал, тем временем вскрывая почту, которая пришла на меня.