– Привет мужики, – к нам подходит Иваныч, основной из барыг, – дело есть.

– Ну давай, что там? – предлагает присесть Шах.

– Сразу говорю, мы – торгаши, мы меру знаем, но эти нарики ебучии достали в конец. Сегодня они вам предъяву вечером выкатят, но мы с вами, если что…

– Спасибо, Иваныч, – говорю я ему, информация, конечно, пиковая, тем более нас трое. Быстро пишу маляву Тбилисскому, где обрисовываю всю ситуацию. Ближе к обеду ответ, одна строка – "мочить и ставить в стойло". Надеяться конечно глупо, но хоть что-то. В ожидании ждем вечера. В углу оживленно шепчут наши будущии оппоненты по философии, на тему "Чье очко уйдет в общее пользование". Нервы напряжены, прошла проверка. Звонить смысла нет, ибо, если каждый раз дергать, то рано или поздно нас пустят на дно, что за решалы, если сами не могут. Ближе к полуночи, ну все как обычно, выходит Крыл, молодой наглый, да ранний.

– Братва, тут тема, есть, – начинает он, все замерли. – По какому праву вояки погоны сняли и тут порядок устанавливают? Может они краснопогонники? Сапер, выйди, ответь братве…

– Это ты что ли братва? – выхожу я на центр к общаку, вижу что подтянулся Шах, – "блин, где Лесик, где Лесик, мать его? Ладно хрен с ним".

–Ты, барыга дешевая, тебе кто право дал пиздеть? – начинаю буксовать я, Лесика не вижу, это плохо. Толпа небольшая, но все больше нас, потихоньку окружает.

"Это пахнет пиздецом", – мелькает в голове мысль.

Но тут, словно в сказке, помощь пришла внезапно.

– Сидеть и слушать, я сказал! – и между нами выходит Дед Шорник (старый дед, который сам по себ. Неизвестно, когда сел и неизвестно выйдет ли вообще). – Я один на льдине, это если вы фуфлометы не вкуриваете, мастея такая. А теперь, щенок, сюда иди. Ты, когда я на строгаче уже был, у папаши своего мутной каплей висел, поэтому хлеборезку завали и вообще сюда иди!..

В камере наступила тишина. Дед Шорник, к которому ходили за советом, который на хую вертел новоявленных авторитетов, и чей безупречный арестанский послужной список служил лучше всякого документа… И, чтоб Дед выходил на правеж, это было из ряда вон выходящее.

– Тебе кто дал право рот раззявать? – вкрадчиво спрашивает Дед у подошедшего Крыла, – ты кто такой?! Ты, падла, белым банщил и бодяжил его, а ваши братья и дети, – обращается он к толпе, – жизни ломали, из-за него, суки. А вы теперь за него пишитесь? Какие же вы арестанты и бродяги, вы так, шерсть.

Все молчат, за тихим голосом Шорника ощущалась такая сила, что все невольно отступили.

– Ко мне подойди, барашек, – ласково просит яДед.

Крыл на понтах подходит к деду, – Слышь, Дед, ты тут…

Зря он это начал, ох зря, это понял и самый последний дебил в камере. У Крыла резко подгибаються колени, он хватается за горло – из кадыка торчит спица. Хрип и, через пару секунд то, что было Крылом, судорожно сучит ногами по бетонному полу.

– Значит так, – спокойно не повышая голоса продолжает Дед Шорник. – В хате будет, как будет, казачьего рамса не будет. Это… – он с презрением смотрит на тело, – под нары до поверки.

Толпа ошарашена, все молча расходятся, пара особо не брезгливых уносит еще мягкое тело и то, в тайной надежде, что их заметят и отметят.

– Заварить надо, Сапер, – скрипит Дед Шорник, – разговор у нас долгий.

"Да когда же хоть ночь спокойно пройдет", – думаю я и иду ставить чифирбак. Тут особый случай, чтобы чай доверить кому-то, это знак уважения или ритуал даже.Тюрьма.

Чифирили молча, чай требует уважения, так что, пока суть да дело, с час прошло.

– А теперь поговорим, – закуривая проговорил Дед, – ваш сейчас на дозе, на дальней шконке валяется – (и правда, за Лесика мы забыли как-то), – он за чек маму продаст и вас тоже, так что это ваше дело, решайте сами, а у нас вопрос один – как дальше жить, ваши мысли?

Мы молчали, как-то этот клубок интересов уже напрягал. Нельзя было ни шагу ступить, чтобы никого не задеть.

– Понятно, ответа нет, – выдержав паузу продолжил Шорник, – но меня самого трясёт от этой шерсти. Я старых понятий человек и вашего брата видел, и эту перхоть блатную тоже насмотрелся.

Дед, нехотя, словно исполняя повинность, продолжил, – ты, Сапер, как дела доделаете, ко мне подойди, пошептаться надо. А пока, спасибо за хлеб, соль, я спать.

После того, как Дед Шорник ушёл к себе в проходняк, Шах посмотрел на меня, – Пошли?

Я кивнул и ввалились в проходняк торчковых. На нижней шконке блаженно улыбался Лесик.

– Ща, погоди. Полчаса, по моим прикидам, и очухается, – произносит Шах. Мы садимся на противоположный шконарь. Время тянется, от нечего делать просто смолим одну за другой сигареты, говорить не хочется, на душе, если она есть конечно, мерзко и противно. Наконец-то Лесик очухивается и садится на шконарь, с минуту он тупо смотрит на нас и до него доходит вся ширшина и глубота ситуации.

– Расклад простой, – начинаю я, – даже, если ты и ломанешься с хаты, дальше что? Мусора тебя долго прикрывать не будут, сам знаешь, ты для них мясо, не более. Думай сам, Лесик.