Шрифт:
– Новичок тоже знает песню, пусть он споет!
Девчонки захлопали в ладоши. Костя состроил кислую рожу и процедил:
– Представляю…
И тут Никиту осенило. Ну держись, фраер. Я тебе сейчас дам прикурить! Стараясь точно сохранить произношение, он запел на английском языке любимую песню Шуля, которую тот мурлыкал каждое утро, когда брился, приладив осколок зеркала к окну теплушки.
Шуль однажды перевел слова. Это была песня про то, как солдат вспоминает родной дом и любимую девушку в далеком и опасном походе.
Путь далек до Типарери,
Нам далеко брести домой.
Путь далек до крошки Мэри,
До моей Мэри дорогой…
Теперь захлопали все. Не хлопал только Костя. Лицо его вытянулось, и он ошалело смотрел на Никиту. Павлик удивленно поднял брови и, когда бойскауты утихомирились, спросил:
– Откуда ты знаешь английский? У тебя прекрасное произношение!
На этом триумф Никиты закончился.
– Я знаю только эту песню. Меня один человек научил, – сказал он.
Костя презрительно захохотал.
Глава 5
– Ну, ты и даешь! – сказал Ленька, когда ребята вышли со двора бойскаутской дружины. – Буржуйские деточки только ротики разинули.
– Почем ты знаешь, что буржуйские? – возразил Никита.
– Спрашиваешь! Половина из них в нашей второй школе, бывшей мужской гимназии, учится. Их папаши, все эти Витты, Гувелякены, – бывшие лесоторговцы, доктора, адвокаты…
– Доктора разве буржуи? Меня один доктор бесплатно вылечил. «Буржуи, буржуи», – передразнил Никита. – Просто гогочки, маменькины сыночки.
– В тебе еще классовое сознание не заговорило, вот что. Но ничего, это я беру на себя, – сказал Ленька и вдруг остановился и уставился на Никиту: – Скажи-ка лучше, где ты таким штукам выучился? Какое сальто отхватил!
– Меня один циркач научил. У него махновцы мальчишку-партнера застрелили, так он хотел меня приспособить. Он хлыстом сек. Я от него убежал. – Никита вздохнул и замолчал.
– Жалеешь, что убежал? – спросил Ленька.
– Соньку маленько жалко, – сказал Никита. – Он ее тоже бил.
– Гад он, твой циркач! – решил Ленька. – Только у тебя тоже не все хорошо получается. Там какая-то Сонька, здесь Эрна оказалась. И охота тебе с девчонками связываться!
– Ты что, всерьез? – обиделся Никита.
– Не туда смотришь, куда надо, вот что! Ты понял, о чем Костя, патрульный этот, пел?
Никита пожал плечами:
– Чего тут понимать? Про свою дружину пел: «Уже четыре долгих года терпели, братья, мы невзгоды, но верю я, что пятый год дружине счастье принесет».
– Революция в каком году была?
– Ну, в семнадцатом.
– А сейчас год двадцать второй. Пятый год Советской власти! Понял теперь, что это за песня? Недаром скаут-мастер ему допеть не дал и про какого-то Ганьяму затянул. Смотреть и понимать надо!
Тут они повернули на Соборную улицу, и Ленька схватил Никиту за рукав. Прямо на них шел Гленарван. Золотом отливали начищенные пуговицы флотского кителя, загорелое лицо обрамляли рыжеватые баки. Поравнявшись с ребятами, он окинул их внимательным взглядом и скрылся за забором. Они, не сговариваясь, повернули следом и выглянули из-за угла. Когда чуть покачивающаяся спина Гленарвана удалилась на достаточное расстояние, Ленька шепнул:
– Пошли!
И они пустились обратно.
У памятника Ломоносову Гленарван свернул во двор бойскаутской дружины. Ребята приникли к щелям забора.
На крыльце штаба дружины стоял скаут-мастер Павлик. Гленарван подошел к нему и поднял руку с тремя вытянутыми пальцами вровень с плечом. Павлик ответил ему таким же салютом и что-то сказал. Потом они скрылись в дверях штаба.
– Смотри-ка, да они кореша, – удивился Никита.
– Ничего не понимаю. Карпа выдумал Гленарвана. Мы за ним следили. И тут опять он.
Ленька кивнул Никите:
– Ну ладно, пошли к нам. У нас небось Володя с комсомольцами. «Азбуку коммунизма» изучают. У нас каждый день коммуна собирается.
– Может, потом? Больно шамать хочется, – сказал Никита.
– У нас и поедим. Картошкой жареной накормят.
Никита сглотнул слюну. Картошка, да еще жареная, это да! Он знал, что у них с батей, кроме хлеба и морковного чая, ничего нет.
– Да не, – промямлил Никита, – я лучше домой.
– Чего там. У нас каждый вечер не один человек питается. Картошки на всех хватит. Своя. И Карпа небось уже дожидается.