Ничего не скажешь! Самый знаменитый и признанный европейский хирург позавидовал бы Знатоку кураре.

Ивон захотел есть. Но вождь урити велел ему вместо обеда выпить немного укууба. Мальчик вновь заснул. Его уложили в гамак и, сонного, понесли через лес.

Два дня спустя раненый уже не на шутку сердился. Ему не разрешали есть, но заставляли при этом идти пешком. Генипа позволил юнге проглотить лишь малюсенький кусочек обезьяньего мяса и затем приказал пройти целый километр, чтобы размять ноги. Потом новая доза укууба – и в гамак.

Ивон выздоравливал не по дням, а по часам. Это было просто невероятно.

На исходе четвертого дня по приказу туземного эскулапа компания остановилась.

С тех пор, как они покинули «Дораду», Феликс, Беник и Ивон не меняли одежду. Время от времени им удавалось постирать кое-что. Однако жизнь, которую они вели: леса, равнины, горы и болота, – никак не способствовала стерильности их одеяний, которые уже давно превратились в лохмотья.

У Жана-Мари дела обстояли не лучше.

Словом, еще немного, и им нечем станет прикрыть наготу.

На выручку вновь пришел Генипа, незаменимый Генипа. Понимая, в каком положении оказались его белые друзья, он решил справить им полное обмундирование.

Браво! Да здравствует Генипа, великий портной!

Индеец приказал всем остановиться не только потому, что увидел растения, необходимые для изготовления кураре, но и для того, чтобы одеться.

Одеться и защитить себя. Две основные задачи скоро будут выполнены.

Сначала Генипа позаботится об одежде. А затем Генипа-портной превратится в Генипу-алхимика. В жизни все нужно уметь.

Лучших помощников, чем паталосы, Знатоку кураре трудно было и желать. Он командовал, они выполняли.

После обеда, к великому изумлению белых, индейцы принялись кромсать топорами и саблями прекрасные деревья, что росли вокруг. Беник и Синий человек, уверенные, что те намеревались одеть их в звериные шкуры, были озадачены.

– Не хотят ли они обрядить нас в деревянные костюмы? – мрачно пошутил боцман. – Не будет ли нам тесно в плечах?

– А может быть, в кору, – недоумевал Феликс, пристально наблюдая за действиями индейцев.

– Не знаю, какую кожу надо иметь, чтобы выдержать это! Тут скорее подойдет шкура свиньи.

– Свиньи?.. Фи, Беник! – притворно сморщился Синий человек.

– О, простите, месье! Я вовсе не хотел вас обидеть. Я имел в виду свою щетину.

– Еще того лучше! – Феликс хохотал.

Наконец деревья со страшным треском рухнули. Индейцы очень осторожно счищали кору со стволов.

– Точно! Я, кажется, не ошибся, – сказал Беник. – Но я бы предпочел все же звериные шкуры.

– Ничего! Это тебе как раз подойдет, – рассмеялся Жан-Мари.

– Еще чего!

– Что растрещался, как попугай? Ведь ты же понятия не имеешь о том, что они хотят делать. Смотри! И не пори ерунды!

Содрав с дерева кусок коры шириной примерно в один, а длиной в пять-шесть метров, паталосы аккуратно отделили от его внутренней стороны беловатую, шелковистую пленку толщиной приблизительно миллиметра три.

Тем временем вождь урити соорудил нечто вроде портновского стола, разложил на нем пленку и принялся стучать по ней, так что она сделалась плоской, упругой и мягкой.

Беник разинул рот и развел руками:

– Ну, ты и ловкач, Генипа! Эта ткань сгодилась бы на самый лучший парус!

– Это каскара! – невозмутимо заявил индеец. Он плохо понимал Беника и решил, что тот спрашивал о названии.

– Каскара!.. Здорово!

Закончив отбивать, Знаток кураре понес ткань к ручью, что находился неподалеку, промыл в проточной воде, а затем разложил на солнце. Жара была такой сильной, что на просушку хватило получаса.

Получилась замечательная ткань. Она чем-то напоминала шерстяную и имела желтоватый цвет.

Беник рискнул все же выразить сомнение по поводу прочности материала. Генипа протянул ему полотно и велел разорвать.

Руки бывалого моряка привыкли к тяжелой работе, его мускулы не уступили бы, пожалуй, и самому прочному пеньковому канату. И несмотря на это, ткань не поддалась.

Беник напрягся, сделал еще усилие. Ничего. Он пыхтел, надувал щеки. Но тщетно.

– Черт побери! Она прочнее нового паруса!

– Тебя это огорчает? – улыбнулся Жан-Мари.

– Напротив! Ткань что надо! Она не истреплется так, как наша.