В наших святцах очень мало мирян. Святых, имею в виду, мирян. Монахи есть, князья есть, есть юродивые – мирян не хватает. По закону подражания (а это очень важный психологический закон) мирянину некому подражать. В случае стремления к святости ему словно говорят: «Иди в монахи или юродствуй. Иначе святость и ты живете на разных церковных полюсах».

Для Церкви сегодня это один из важнейших вопросов.

Конечно, святые миряне в Церкви были всегда. Только вместо святцев попадали они в светскую литературу. Например, «Живые мощи» Тургенева или «Матренин двор» Солженицына. Это как бы главы из нового патерика, или, точнее, «митерикона», поскольку речь в них идет о святых женщинах. Незаметные труженики, терпеливые страдальцы – все те, по чьей жизни можно приблизиться к деятельному изучению Евангелия. Вот их-то и не хватает.

В истории живописи, скажем, долгое время кисти художника удостаивались цари, военачальники, изображались батальные сцены и натюрморты. Потом что-то изменилось в сознании художников, и на полотнах ожили балерины, официантки, «едоки картофеля» и работники портовых доков. Они были, конечно, в жизни и раньше. Но кисть художника не бралась за них, потому что общественное сознание лишало их достоинства героя картины. Дело изменили фламандцы, потом импрессионисты, потом все остальные. И вот маленький человек стал интересен. Рыбак он или она – молочница, в них разглядели ту красоту и глубину образа, которые раньше признавались только за инфантами или благородными барышнями на конной прогулке. Чего-то подобного ждет Церковь. Ждет того изменения сознания, при котором мы увидим неподдельную святость, не обязательно облаченную в схиму или носящую железный колпак юродивого.

Так уже было недавно в отношении священства. Священников на Руси были сотни тысяч, но смиренный наш народ даже не ждал от них святости. Ждал треб и таинств, но не личной святости. Пока не засиял яркой свечой на церковной свещнице Иоанн из Кронштадта. Это было удивительно. Как? Живет в миру! Женат. Не схимник, не столпник, а при этом огненно свят и чудотворен! С тех пор люди получили возможность искать святости не только в монастыре, но и на мирском приходе. Жизнь священников, надо сказать, усложнилась. Требования к ним значительно повысились. Если один смог, то, значит, не только он один может. И потом был праведный Алексий Московский, была канонизация Алексия Бортсурманского… Святость и иерейство стали рифмоваться без натяжки. А пушкинский «поп – толоконный лоб» стал тем, чем и был – карикатурой. Вот нечто подобное должно совершиться и в отношении обычного мирянина.

Здесь нет места формализации, и дело не должно принять форму церковного закона. Должен произойти сдвиг в сознании. Хотя мы и вправе определить некоторые критерии этого существующего, но не опознанного явления – святости в миру. Сразу оговорюсь, что речь не идет о мучениках. Тут как раз все ясно. Мирянин он или носитель сана, кровь, пролитая им за Христа, снимает вопросы. Речь идет о живущих в миру и в мирное время, но живущих по Евангелию людях, на которых Церковь имеет право указать, говоря: «Вот, возлюбленные, перед вами еще один образец того, как угождают Богу Живому. Здесь можно и брать пример, и просить молитвенного заступничества».

Итак, если говорить о критериях, то это, конечно, верность Христу и Его Церкви. Доказанная верность, не вызывающая сомнений. Речь ни в коем случае не о «безверной праведности», общечеловеческих ценностях или толстовских метаниях в поиске конечной правды. Литургию любил, службы воскресные не пропускал, участвовал в жизни прихода, и т. д. При разнообразии человеческих типов разнообразной будет и эта графа «церковности». Но согласитесь, не так уж трудно отличить абстрактного человеколюбца или не молящегося Богу гуманиста от человека, преданного Церкви без пафоса и относящегося к ней, как к Матери.

Потом основная деятельность. Есть профессии, на которых не «работают», а служат. Врачи, педагоги… Одни уменьшают боль человеческой жизни, другие помогают сформироваться и раскрыться человеческой личности. Это не простые занятия. Евангелию Иисуса Христа там самое место. Впрочем, нашлось бы место и ювелиру, и садовнику, и кондитеру. Вопрос в том, насколько качественно, с какой самоотдачей человек проходил свое земное поприще. Это очень непраздный вопрос. Когда-то кем-то было сказано, что на Руси найти святого легче, чем праведного. И праведность в данном случае – это горизонтальные связи с людьми, а святость – вертикальные отношения с Богом. От неправды человеческих отношений, от всей этой «горизонтальной грязи» люди как раз бегут к «вертикальной святости», уходят из мира или мечтают о таком уходе. И нам действительно не хватает таких отношений между людьми (между пациентом и врачом, продавцом и покупателем, работодателем и рабочим), которые были бы построены не на корысти, не на чувстве превосходства, не на хитрости и обмане, а на правде Божией. В конечном итоге любая профессия может быть путем к Богу и служением, если сердце человека-деятеля устроено в согласии с заповедями. Это один из главных дефицитов нашей жизни. Здесь же и вопрос о нашей истории, ее прошлом и будущем.

Еще одна важная вещь – семейственность. Хороших семей настолько мало, что те, кто сумел выстроить и не разрушить христианскую семью, уже «тянут» на непризнанного святого. И семейственность может быть буквальная, личная. Это когда виден и ты, и твои дети, и внуки, и вообще все, что с тобой связано в этом смысле. Но может быть и девственность в миру. Может быть желание брака при невозможности его по тем или иным причинам. Может быть воспитание усыновленных детей. Много всего может быть. Сама жизнь церковная – это жизнь семьи, где есть «матушки» и «батюшки», приходская семья, «братья» и «сестры», духовные отцы. И церковная жизнь может быть понята именно как жизнь семейная, когда ты реализуешь себя не как «гордый праведник-одиночка», а через семью-общину, через связь с другими.

Речь, таким образом, будет вестись не только и не столько о многодетных семьях (хотя и о них тоже), и не о возрождении неких патриархов, окруженных несколькими поколениями потомства. Речь будет идти о жизни, в которой принцип соборности реализовался через любовь. Соборность без любви – это бюрократия и механическая организация. А соборность через любовь – это и есть семейственность.

Все три упомянутых понятия перетекают друг в друга и, хоть не сливаются до конца, представляют некое единство. Труд в коллективе, жизнь на приходе и собственная семья с ее ежедневными трудами и сложностями, – это точки практического применения евангельского опыта и одновременно приобретение этого опыта. В разговоре об этом опыте мы привычно говорим о смирении и терпении. Словно подчеркиваем, что мир неисправимо зол и единственный способ жизни в нем для христианина – это постоянное терпение и смиренное принятие того, что ты не в силах изменить. Так и есть. Отменять здесь нечего. Но есть что добавить.