Эля не стала отнекиваться, когда Миша предложил ей познакомиться с его учеными друзьями. Не протестовала она, узнав, что встреча состоится в ресторане.

— Подъезжай в пять, — сказала Эля и назвала адрес.

И выпорхнула из подъезда ровно в семнадцать ноль-ноль — изящная, улыбчивая. Миша с ходу поведал ей о своей первой победе, принял поздравления, но сказать что-нибудь по-английски отказался:

— Противно! Я стал ловить себя на мысли, что и думаю по-ихнему.

Так получилось, что Блинову нужно было снова миновать злополучный перекресток, и то, что он увидел, повергло его сначала в изумление, а потом Миша глубоко задумался. А увидел он, как инспектор, промокая губы платком, вылазил из «Москвича».

«Интересно, какой это стакан по счету? — прикинул Миша. — Допустим, третий, это как минимум. Но ведь от трех стаканов коньяка ему в самый раз танцевать лезгинку на перекрестке, а он как огурчик».

Какая-то хитроумная тайна скрывалась за всем этим. Миша, как торговый работник, не мог в силу своего служебного положения допустить, чтобы какая-то афера осталась неразгаданной. Иначе прогресса в его работе не будет. Так сказать, духа времени. Миша извинился перед Элей, не поленился заехать во двор кафе и занять позицию наблюдателя у стойки буфета. Минут через пять в кафе появился испуганный счастливец.

— Двести коньяка, — сказал он. — И шоколадку. Не возражаете, если я со стаканом отличусь на минутку?

— Пожалуйста, — милостиво согласилась буфетчица. За стакан десять копеек. А всего семь тридцать.

Стакан уплыл за двери кафе, а Мише понадобилось всего три-четыре минуты, чтобы уточнить нижеследующее. Первое: буфетчица наливала в стакан не коньяк, а крепкий чай. Второе: буфетчица единственная и законная жена инспектора ГАИ…

Не в правилах Блинова было делиться чужими производственными секретами, но на этот раз он все рассказал Эле, и они нахохотались до икоты. А как известно, совместные радости… сближают. Так что в ресторан они приехали почти как молодожены.

За столом собралась знакомая компания. Степа Академик, научный руководитель Аполлинарий Модестович, оппонент Юрий Михайлович, старичок-экзаменатор товарищ Букин и Миша Блинов с Элей. Когда Миша представил Элю, Букин нежно сказал:

— Точь-в-точь как моя третья жена. Копия.

— А где она сейчас? — тактично поинтересовался Миша, написав вопрос на салфетке.

— Тоже утонула, — горестно вздохнул товарищ Букин.

Тут подошли два официанта и аккуратнейшим образом расставили на столе холодную закуску и спиртное.

— Е-мое, — не удержался Юрий Михайлович и налил коньяк в фужер.

Степа Академик холодно посмотрел на сотрапезника, и тот, правда, с неохотой, отмеряя дозы пальцем, разлил фужер по рюмкам.

— Слово Аполлинарию Модестовичу, — объявил Степа Академик.

Аполлинарий Модестович был краток. Он сказал:

— Разрешите наше собрание считать… откупоренным. Гм… Простите, где же мысль? Ага! Так вот, наше собрание считаю открытым и первый тост предлагаю поднять за товарища Букина. До дна!

— До дна — это хорошо, — вновь овладел слухом товарищ Букин и хищно посмотрел на рюмку.

Враз, как по команде, застучали ножи и вилки, с недозволенной скоростью сметая с тарелок холодную закуску. Лишь товарищ Букин не вооружился прибором и тоскливо поглядывал на компанию.

— Закусывайте, товарищ Букин, — спохватился Миша, простирая над столом руку.

— Хочу, — чуть не плача, пожаловался старичок, — но не могу. Я такую закалку выработал.

— Хозяин-барин, — философски рассудил Блинов, вгрызаясь в куриную ножку.

Настало время разлить еще по одной, но тут из-за соседнего стола раздался такой душераздирающий текст, что пить было просто грех. Текст принадлежал угрюмому экс-импозантному существу с горящими глазами.

— Я — поэт, — сказал он. — Вы это все знаете.

— И не только мы, — польстили ему за столом.

— Вам, своим друзьям, я хочу раскрыть свою душу.

— Говори, Николя, говори.

— Я скажу, вам я все скажу. Так вот: мне изменила жена. И с кем вы думаете? Стыдно признаться, друзья. Изменила… с прозаиком.

— Это ведь вандализм!

— Да, вандализм, — быстро согласился Николя. — В тот день я написал потрясные стихи. Она плакала, кикимора, когда я прочел их. Вот они: «Ты меня и любишь, и жалеешь, ведь и я немножечко красив»…

— Какой ритм! Какая глубина!.. Официант, еще бутылочку.

— Да и нам пора выпить, — будто со сна встряхнулся Блинов, близко к сердцу принявший беду поэта.

Аполлинарий Модестович предложил тост за Мишу Блинова.

Затем подняли тост за Элю, за Аполлинария Модестовича, Степу Академика, Юрия Михайловича, — обычное застолье. Перед тем как приступить к новому витку, Степа Академик начертал дальнейшую программу.