— Ха-ха-ха, — вытирал выступившие от смеха слезы Багратион, — ты все шутишь.

— Немного. А в основном печалюсь. Сколько дармовой французской рабочей силы в навоз превращаем. Их бы всех загнать на поля да на стройки, вот тогда бы был толк, а так, одно расстройство. И заметьте, в самом начале сдаваться не хотели, а сейчас начинают помаленьку дезертировать из армии. Я на днях одного лейтенанта — бегуна допрашивал, так он отметил, что не верит в победу Наполеона. У него в роте, от недоедания, ранений и болезней, половина солдат вымерла. Ну, наше дело бить врага, а, что делать далее, будем думать после победы. У вас есть сведения об армии Барклая де Толли?

— Из Генерального штаба никого не видел, гонцов не было, а вот с Чичаговым общался. Так он говаривал, что Барклай искусно уворачивается от столкновений с Наполеоном, тот его не может настигнуть, теряет темп наступления. Если раньше Бонапарт стремился на север, его основной удар был в направлении Санкт-Петербурга, то сейчас он смещает все войска левого фланга к центру своей армии. Похоже, хочет мощным кулаком, в генеральном сражении прихлопнуть Барклая, а потом по отдельности разбить Тормасова и Чичагова. Я так понимаю, Бонапарт не знает о проблемах на других участках наступления. И чем дольше он будет в неведенье, тем лучше для нас. Я надеюсь, ты поможешь мне разработать диспозицию предстоящей баталии?

— Помогу. Куда я денусь?

Сутки с перерывом на короткий сон занимались с Багратионом разработкой плана сражения. Обмозговали и обговорили все нюансы. Если все пойдёт по плану, то разгром корпуса Жерома не заставит себя долго ждать.

— А ты куда дальше? — поинтересовался Петр Иванович.

— Буду наращивать темп преследования французов в центре, не давая им передышки ни днём, ни ночью. Постепенно начну вывозить лесами большую часть запасённых боеприпасов из баз и складов к Смоленску, готовить там позиции. Вы же после успеха в боях с Жеромом, тоже идёте в Смоленск?

— Конечно. Зря, что ли мы с тобой и императором, генералов в Генеральном штабе заставили строить укрепления возле древнего города? К назначенному сроку прибуду, и войска с партизанами приведу, не сомневайся. Ты там давай поаккуратней, береги себя.

— У меня к вам аналогичная просьба.

Уезжая, я несколько раз оглянулся. Багратион стоял возле избы, глядя нам вслед.

Возвращение в батальон, было омрачено настоящей трагедией. Мы понесли существенные потери. Убитыми семьдесят два человека, и восемьдесят пять раненых. А причиной этому стал мой друг Калач.

Засаду организовали как обычно, приготовились к стрельбе из минометов. И вдруг Остап поднимает в штыковую атаку роту солдат. Ну, не дурень ли? Ротой атаковать батальон французов, с громкими криками «ура». Да, французы устали, да они измотаны, да они голодны, но батальон, это батальон, соотношение штыков не в пользу нашей роты. И без артподготовки полез! Там бы и легли все до единого, если бы не командир миномётного взвода Андрей Ситников, открывший без приказа огонь по врагу. Потом все остальные минометы разом ударили и побили французов. Под прикрытием артогня, жалким остаткам роты удалось вернуться на исходные позиции, и вынести раненого Калача. Через пять минут живых французов не осталось. Только после этого смогли вынести всех раненых, и оказать им помощь. Тяжёлых насчитывается пятнадцать человек, по всей видимости, завтрашнее утро они не увидят. Я был не просто зол, а очень зол на Остапа Калача. Мимо ушей он пропустил все мои наставления, и вот итог. Пошёл проведать.

— Не будь ты моим другом, — зло, бросал слова Остапу, — сейчас бы болтался на сосне с верёвкой на шее. — Не посмотрел бы на твое ранение. Прав был я и Костецкий, когда говорили, что ум у тебя находится в мужском достоинстве, им ты только и думаешь. Ты погубил роту солдат. Ты, в некотором смысле, связал руки всему батальону, ведь за ранеными нужен уход, их нужно возить с собой. Бросить нельзя, мы в тылу у неприятеля. Что скажешь в своё оправдание друже?

— Ошибся, признаю, такое бывает, — тихо сказал Остап. — Но французов мы побили!

— Ты идиот Калач! Не начни стрелять Ситников, всю роту бы положили французы. Кому я втолковывал? Кому я показывал, как надо воевать? Соснам в лесу, или тебе, бестолковому? Говоришь, побили? А цена, этого какова? В общем, так Остап. С сего дня, ты больше не командир батальона, я снимаю тебя с этой должности. Соединимся с главными силами, ты напишешь рапорт о переводе в другую армию, вот там и воюй, раз ума нет.

— Вот так сразу, друга с должности снимаешь? Не много ли на себя взял генерал? Есть люди и повыше тебя чинами!

— Твое высказывание воспринимаю, как следствие ранения, и лишний раз убеждаюсь, что ты действительно идиот. Ты только что пытался совершить воинское преступление, не подчинившись воле начальника штаба армии. За это Остап, в боевой обстановке я могу тебе просто пристрелить.

— Так стреляй, воспользуйся моим ранением! — начал кричать Калач. — Мне ничего не страшно, я смерти в глаза смотрю постоянно в отличие от тебя. Ты только командуешь, а уже забыл, как в руках шпагу держать!

— Дураком ты был в корпусе, дураком и остался. Жаль. Да будет тебе известно, а тебе это известно мой друг, что когда ты задирал подол своей возлюбленной под Москвой, я в рядах войск славного генералиссимуса Суворова дрался с французами. Не я смерти в глаза смотрел, а она, костлявая хотела в мои заглянуть. Выжил и выживаю на войне, потому что думаю, о себе, о своих солдатах, о своей семье. Я надеялся, что в Крыму, ты чему-то у меня научился. Выходит, ошибся, в твоей голове гулял тогда, и сейчас гуляет ветер. Знания, как-то ненароком зацепились за одну извилину, да и та корнями уходит в твою штанину. Поправишься, будешь пока заниматься обозом, на это, надеюсь, у тебя мозгов хватит.