Служение истине, а не традиции мнения утверждал своей жизнью Сократ. То, что не было проблемой для Сократа – альтернативность личного блага или служения обществу, – стало камнем преткновения в жизни Сенеки. Тайна должного утверждена была жизнью Христа, вместо следования закону он показал иной путь к ней – путь веры.

На изломе средневековой культуры, кризиса института Церкви эпоха Возрождения и возвращения к источникам повлекла за собой новое противостояние доктрины оправдания и спасения верой Лютера и доктрины предопределения Кальвина. Последний вызвал к жизни идею призвания, дела жизни, подхваченную, перетолкованную Новым временем в «духе капитализма».

Всплеск иррациональной философии в конце XIX века – две принципиально разные формулы судьбы: amor fati и odium fati – Ф. Ницше и Н. Федоров. В XX веке, продолжая линию радикализации свободы и субъективности, экзистенциализм провозгласил первичность существования – того, что творит сущность. Сартр объявляет человека проектом самого себя. Поиски царства абсолютной свободы ведет Бердяев. Фромм уже описывает паломническое бегство от свободы.

Начавшееся на Западе в 70-80-х годах нашего времени наводнение постмодернизма окончательно смывает какие-либо ориентиры самоопределения: онтологическая свобода, свобода без границ профанирует саму идею свободы.

Тем временем в России, где традиционно литература выполняла философскую функцию и где в условиях тоталитарного общества проблема должного была решена раз и навсегда, расцветал жанр фантастики – прожектирования или размышления о должном. Человека будущего искали Стругацкие. Одновременно с этим системо-деятельностная методология пыталась справиться с надвигающейся угрозой постмодерна – с проблемой многопредметности знаний о мире через создание онтологии деятельности.

Конечно, нельзя сказать, что самоопределение «бывает» только в моменты культурных кризисов. Но как проблема оно начинает обсуждаться именно в эпохи больших и малых перемен.

И хотя знакомая нам история проблемы самоопределения тесно связана с ее постановкой средствами европейской философии, как феномен и потенция она может быть опознана и много раньше «осевого времени». В Ведах есть много красочных картин, представляющих нам ситуации решения этой проблемы. И с другой стороны, кризис философии, «закат Европы» и «конец истории» только острее ставят ее.

Современная социокультурная среда является перенасыщенной с точки зрения присутствия в ней множества образцов и имиджей для самоидентификации и выборов жизненных ориентиров. Я утверждаю, что такого рода ситуация является экстремальной для реального самоопределения, то есть определения того, что я должен делать.

Множество образцов как бы заслоняет горизонт должного, является бесконечной каруселью, синематографом, эрзацем реальности, реминисценцией. Это классическая ситуация постмодернизма – сожития разных исторических традиций, реальностей, уже бывших «один раз». Их много и можно «выбирать себе реальность». Множество возможностей и вариантов выбора элиминируют пространство должного, откладывают до бесконечности необходимость определиться, жизнь грозит превратиться в «вечный черновик». Широкая панорама возможного, вплоть до виртуальных выборов в виртуальном пространстве, взаимная экспансия культур и конкуренция их за своих адептов, искусство PR, наступление рекламы, желанная принудительность образа жизни с экрана: все новые и новые возможности, не получается остановиться. Всем знакомая ситуация большого базара: если ты пришел на базар без представления о том, что тебе необходимо, то есть возможность выбирать и выбирать, но так и не выбрать, а еще потерять время и деньги, то есть жизненные ресурсы.

Действительность возможного претендует на заполонение горизонтов нашего сознания. Выбор как действие в пространстве возможного забирает все ресурсы. Наоборот, самоопределение осуществляется тогда, когда ни одна из множества возможностей не годится, минуя пространство возможного, на гране возможного и невозможного. Парадокс заключается в том, что там, где свобода реализовалась, ей не осталось места.

Действие выбора соответствует процессу самоидентификации. С точки зрения духовного усилия он гораздо менее энергоемкий, но одновременно он способен поглотить все жизненные ресурсы, выступая как почва для властных технологий. Для самоопределения не остается места, его место занято, и ирония судьбы заключается в том, что из внешней позиции неразличимы эффекты самоидентификации и самоопределения. Ответы на вопрос «кто я, где и как действую?» могут быть получены разными путями: и из мягкого навязывания с экрана виртуальной реальности, и в результате жесткого предписывания из репродуктора. Порядок тоталитаризма, из которого мы нечаянно и сразу угодили в постмодернистский хаос, точно так же не оставлял места для вопроса о должном, мы были свободны от необходимости отвечать на него. «У них твердые убеждения. Наверное, потому, что у них нет выбора», – сказал о нас прошлых Ланцелот в фильме «Убить дракона». Можно было бы продолжить про нас настоящих: «У них нет убеждений, слишком много выбора».

Без представлений о самоопределении и опыта вступили мы в иной мир, где они тоже не затребованы. Общество потребителей потребляет образы человека так же, как товары повседневного спроса. «Прямое попадание» из тоталитарности в постмодерн означает, что каждая из культурных автономий будет порабощать пусть на год, на день или на сезон. Говоря словами метафоры из известного фильма М. Захарова, «дракон остался внутри своих подданных». Раньше в условиях тоталитарного образа жизни самоопределение было равно маргинальное™, противостоянию, а в большинстве случаев не востребовалось. В условиях постмодернистского общества, несмотря на его критику власти, свободы не прибавилось, если только не рассматривать само постмодернистское общество как экстремальную ситуацию, из которой необходимо выйти. Дело не в том, что должное исчезло как единственно заданное, и не в том, что теперь среди множества реанимированных идеалов нет места должному, а в том, что нет необходимости определения должного.

Но между самоидентификацией и самоопределением все-таки лежит пропасть. И эта разность фиксируется по линии рефлексии и ответственности. Категория должного в модальной рефлексии причастна к разрешению проблемы конечности-бесконечности существования. В познавательной установке должное равно закону, которому подчинялись все объекты, это следование ему. Если применять модальную парадигму к деятельностному миропониманию, то содержание необходимого (должного) становится единственным содержанием, которое придает смысл деятельности и является гарантом действенности удерживаемых ею смыслов. Пространство возможного «как место жительства» дает забвение бессмысленности бездеятельностного бытия.