— И молчать буду! — отрезала я. — И нечего своими длинными носами ко мне лезть! Нет в этом вопросе к вам никакого доверия! Хватит с меня прошлой ворожбы. Что-то мне больше не хочется в студеной воде попу морозить из-за того, что вы по доброте душевной и исключительно из любви к ближнему, то есть ко мне, еще какой-нибудь волшебной дрянью наградите!

Бабуськи прониклись, но остались при своем, само-собой, исключительно правильном, мнении.

— Чегось с повесткой дня делать будем? — миролюбиво поинтересовалась баба Яга.

— А что тут поделаешь? — отрабатывая свои промахи, рьяно взялась за дело румяная Янина. — Кощею мы не указ, до Ждана не дотянуться, чтобы урезонить.

— Остаются богатыри наши разлюбезные и тот, кто соколика Елисеюшку утопить решил, — расставила приоритеты старушка, мы согласные с ней, дружно покивали.

— Значит, за хлопцами нужно приглядеть, да побольше о них разузнать, — почесала свой очаровательный нос царская тетка.

— Вот сейчас и начнем разузнавать все у первого нашего богатыря, — подытожила я совещание.

Из коридора послышались торопливые шаги.

— Машенька, — услышала я взволнованный голос доверчивого служивого.

— Я здесь, Тихон Игнатьевич! — отозвалась я, сидя в удобном мягком кресле в напряженном ожидании.

Стрелец подскочил ко мне, приобнял и встревоженно заглянул в лицо. Вслед за ним вошел царенок.

— Да ты и не плачешь совсем, — немного растерялся старший стрелец.

— А чего ей реветь? Это не она младшего царевича убить пыталась, — грозно шипела Яга, надвигаясь на Тихона, пока Янина что-то шептала себе поднос, отчего все окна и двери плотно захлопнулись и подёрнулись пеленой.

Стрелец недобро оскалился:

— Догадались, значит, кошелки старые!

— Не догадались, а увидели в тарелочке с голубой каемочной, — поправила я мужика. — Да и кошелка далеко не старая, а вполне молодая!

— Янина? — в интонации Тихона слышался приговор молодухе.

Как же ты, мой родной, с такой сообразительностью и до старшего стрельца дослужился?

— Я! — мое заявление впечатлило мужика.

Меня тут же грубо перехватили и, дернув, поставили на ноги, приставив к горлу острый нож.

Пытать мы его собрались! Что-то переоценила я свои возможности, привыкла, что все меня обхаживают, вот сейчас и поплачусь за свою легкомысленность!

— Тихон, ты жить хочешь? — спокойно спросила я, еле сдерживая дрожь в коленях.

Вибрировать мне сейчас нельзя, от этого порезаться можно.

— Машенька, это я сейчас твоей жизни угрожаю, а не ты моей! — уточнил стрелец, указывая на мою невнимательность.

Не зря я вычеркнула его из списка потенциальных претендентов на мою руку и сердце, мужик-то оказался злопамятный.

— Я о том, что Кощей мне безопасность в его государстве гарантировал, а ты меня убить вознамерился! А еще в любви клялся и жениться обещал! — я с трудом кривила губы, симулируя капризы.

— Так ты замуж за меня выходить отказываешься, только голову дуришь! — перечислял все мои промахи дотошный служивый.

— Так что ж меня теперь за это убивать нужно?! — вот здесь я возмутилась вполне искренне, крутанувшись в объятьях своего ухажера.

И судя по решительному выражению лица старшего стрельца, мои выводы были верны. Ах, ты, гад усатый! Женщина, видите ли, ему отказала, а он ее в расход тут же определил! То, что у нее ребенок маленький и куча трудноразрешимых проблем — это мелочи жизни, его не касающиеся! Любите его! Восхищайтесь мужской решительностью! Благодетель малосообразительный!

От возмущения я потеряла дар речи. Старушки тоже не могли подобрать литературных эпитетов в адрес стрельца и тихонько матерились в сторонке. Шею защипало, я провела по ней рукой и увидела на своих пальцах кровь. Видимо, пока кружилась в объятьях отвергнутого ухажёра, все-таки порезалась о лезвие ножа.

— Ну, все, Тихон, хана тебе! Ты где пледпочитаешь быть похолоненным, здесь или твой тлуп в тлидесятое цалство везти? — меланхолично, стирая кровь со своей шеи, уточнил Елисей.

Все-таки удобное проклятье я придумала: поцарапали меня, а кровью истекают сразу три царевича, двое из которых, сейчас стоят перед грозными очами дохлика.

— Пока Кощей об этом узнает, я уже сбегу! — ощерился стрелец.

И тут нож из его рук выпал, а самого Тихона нехило впечатало в стену гостиной, аккурат в пыточный крест, где и зафиксировало при помощи кожаных ремней. Бессмертный стоял в дверях комнаты, страшный от гнева. Глаза холодные, аж колются, руки сжаты в кулаки, поза напряженная, будто он сейчас кинется на стрельца и разорвет его на части.

— Что тут происходит? — еле слышно прошипел бледненький.

— Ррработаем, — от разъяренного вида дохлика я не устояла на ногах и осела на пушистый, ярко-красный ковер.