Рассказать ей лично было бы лучшим вариантом, но нет времени и Тейси может понравиться ощущение контроля, которое даст письмо. После сегодняшнего все выйдет наружу и дико закрутится. Я хочу, чтобы она знала заранее, даже если информация рассорит нас. Я оставляю письмо у ее дома и отправляюсь домой дожидаться маму.

Такое чувство, словно я готовлюсь к последнему причастию. Я вытаскиваю тетрадь, мои пальцы зависают над заголовком. Сейчас мои фотографии лежат в кармашке вместе со снимками Гаррисона, мои яркие надписи над его паучьими черными чернилами.

Это последняя вещь, с какой я не могу справиться. Часть меня хочет спалить ее, но не потому ли, что я трусиха? Может быть, более сильный человек сразу бы все рассказал? Или показал бы ее любому, кто согласился бы смотреть? Я не знаю. Просто не знаю.

Отдавать это в полицию, это как будто получать по заслугам. Потому что им позволено выносить жесткие суждения о том, что опасно, а что нет. Они натренированы, у них есть власть, им за это платят. Я не такая.

Я пролистываю до конца, до моих снимков Кристен. Я добавляю пару от Гаррисона, но ручка замирает. Перечислять его преступления кажется излишним. Окрашенный автомобиль резюмирует все, что должно быть сказано.

Ну, может и не все.

Я прижимаю ручку к странице и пишу одно короткое предложение.

Когда я останавливаюсь, все кажется правильным.

Потом я колеблюсь, как будто работа не закончена. Мне нужна еще одна вещь. Всего одна. Я роюсь в своем столе, чтобы найти нужную фотографию.

Темные волосы, темные глаза, вышитый бисером браслет на руке. Это фотография с прошлого лета. Моя фотография.

Я не делаю никакой надписи под снимком. Я закрываю тетрадь и засовываю ее в сумку. Через несколько часов все уже будет в чьих-то других руках.

Глава 22

Мама приходит, когда я сижу на своем туалетном столике, ее волосы обвисли, папка напихана документами.

— Пайпер, мне так жаль. Этот день был безумным.

— Все в порядке. — Скоро он станет еще более безумным.

— Ты выглядишь мило, — говорит она, снимая свои туфли и подходя ко мне. Она пробегает рукой по моим волосам и улыбается мне в зеркале. — Ужин с Ником?

— Вообще-то баскетбольный матч.

Технически это правда. Большая часть из сказанного ей правда. Я просто опустила несколько важных деталей. Например, свое участие в жуткой работе мстителя. И женщину, с которой, может быть, спит мой отец.

Я даю маме версию жизни ее дочки из ежегодника. Я сижу в просвечивающей блузке и милых ботинках, притворяясь, что самое величайшее событие в моем мире это чудо пятничной баскетбольной игры вместе с Ником Паттерсоном.

Я отвожу взгляд от зеркала. Я больше ни секунды не могу смотреть на саму себя. А вот она стоит у моего плеча. Мама. Ее улыбка – та, которая говорит мне, как я могу выглядеть через двадцать пять лет, – сияет, обращенная ко мне.

— Мне не стоит говорить, какая ты сейчас хорошенькая.

— Сейчас же не выпускной, — пытаюсь отвечать я легким тоном, который не слишком мне удается.

— Позволь мне расчувствоваться. Ты никогда мне этого не позволяешь. — Она прикасается к моему лицу и улыбается мне в зеркале.

Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но могу думать лишь о руке моего папы в окне той машины. Или о лице незнакомки. Наконец, мне удается приклеить улыбку. Но недостаточно быстро. Темные мамины глаза меняются. Она хмурится и наклоняется вперед с обеспокоенным выражением лица.

— Пайпер?

— Я в порядке. Извини, я замечталась.

— Чересчур замечталась. Ты начинаешь меня беспокоить.

Она опять прижимает тыльную сторону ладони к моему лбу и щекам, и я вспоминаю, как в детстве у меня был круп. Она сидела со мной всю ночь в ванной, лилась горячая вода из душа, пока в ванной не повис пар. Она не жаловалась. Она просто укачивала меня, говоря, что все будет хорошо.

— Не больна. — Я едва выговаривала слова, они путались на языке.

— Посмотри на меня, милая, — говорит она, и я поворачиваю к ней лицо. Та же удобная прическа. Теплые глаза. Те же руки, которые приносили мне открытку из каждого путешествия. — Ты хочешь со мной о чем-то поговорить?

Я не могу смотреть, как это с ней происходит. Я не смогу смотреть, как она рассматривает фотографию. И я не могу смотреть на нее. Я парализована от всего этого.

Мама, разумеется, все неправильно понимает.

— Эй, если ты не хочешь этого делать, ты можешь позвонить ему, и все закончится. Не важно, что нам нравится этот мальчик...

— Нет, дело не в Нике. Ник отличный. Лучше, чем отличный.

— Но что-то происходит.

Факт, что я это не отрицаю, уже стал ответом.