По времени обед в Советском Союзе начинался позже, чем ланч на Западе или в Азии, – около двух часов дня. Он состоял, как правило, из трёх блюд: супа (к нему полагался кусок хлеба), второго (мясное или рыбное блюдо с гарниром) и чего-нибудь сладкого. Считалось, что суп абсолютно необходим для правильного пищеварения. Обед без супа вообще не считался обедом.

В заводской столовой

Из пантеона советских супов выделялись два – щи и борщ. Их готовили с мясом или без, в зависимости от возможностей и вкусовых предпочтений, и подавали со сметаной и укропом, если последние были в наличии. Многие десятки миллионов советских людей ели на обед один из этих двух супов чуть ли не каждый день. На второе обычно была кура с рисом или котлеты с макаронами. Иногда бывали варёные сосиски. Третьим блюдом подавался обычно компот или кисель.

На ужин советские люди чаще всего ели макароны. Макароны были одним из немногих продуктов, которые имелись в продаже почти всегда. Говорили, что макаронные фабрики являются предприятиями стратегического назначения и в военное время их якобы можно быстро переоборудовать под выпуск патронов для АК-47 – и у тех и у других был калибр 7,62 мм.

Наша семья в основном следовала советским традициям питания. На завтрак мы с Алёшей всегда получали тарелку каши – как правило, гречневой, а иногда манной или овсяной – и чашку чая; наш обед был стандартным; а на ужин, помимо макарон, нам иногда давали яичницу, омлет, блины, сырники или даже мои любимые французские тосты – как раз всё то, что на Западе принято есть на завтрак.

Большинству взрослых, окружавших меня в детстве, довелось пережить голод, и они никогда не воспринимали пищу с точки зрения эстетики или даже вкуса. Имела значение только питательная ценность: чем больше калорий, тем лучше.

Всё, что сегодня принято считать вредным, в моём детстве считалось однозначно полезным. Даже не существовало такого понятия – «вредная еда». Сахар – отлично, жир – чудесно, шоколад – ещё лучше, а хлеб так и вовсе был окружён ореолом святости. Единственным, в чём родители старались ограничивать детей, были карамельные конфеты, поскольку существовало мнение, что они разъедают зубную эмаль. Мне в чай бабушка клала четыре ложки сахара. Овощной суп без мяса она всегда «улучшала» здоровенными кусками сливочного масла. Молоко с низкой жирностью она брезгливо называла «снятое молоко». Когда удавалось купить сливки, нам с Алёшей давали их вместо молока.

И только одну вещь, по бабушкиному мнению, было опасно класть в рот – зубную щётку с пластиковой щетиной. Бабушка полагала, что зубная щётка должна быть обязательно «натуральной», то есть сделанной из конского волоса, а также что зубной порошок намного лучше любой зубной пасты. Этот порошок продавался в плоских круглых жестяных банках, куда надо было макать намоченную щётку. Он плохо пенился, и на то, чтобы почистить зубы, уходила куча времени. Поэтому день, когда мне разрешили наконец пользоваться зубной пастой, стал настоящим праздником. В ленинградских галантерейных магазинах продавалась только одна паста – «Жемчуг», естественно, белого цвета. Когда я, будучи подростком, впервые увидел импортную пасту синего цвета, она показалась мне инопланетным артефактом, а когда мне подарили привезённую из Америки полосатую зубную пасту, то я понял, что Советский Союз обречён.

Как и во всех советских семьях, у нас дома готовили в промышленных масштабах. По воскресеньям мама с бабушкой варили гречу [7] , суп и второе для всей семьи на неделю. Затем каждый день они выдавали нам наши порции, строго следя за их размерами. Никогда на середину стола не выставлялось блюдо с курицей или котлетами, чтобы каждый мог взять себе столько, сколько ему захочется. Такая щедрая сервировка допускалась только на Новый год, дни рождения или в случае праздничного приёма гостей. В обычные дни осуществлялся жёсткий порционный контроль.

Мама с бабушкой часто углублялись в дискурс, равноценный ли рацион получаем мы с Алёшей. При этом бабушка всегда представляла исключительно мои интересы, а мама всегда выступала на стороне брата. Во время этих споров Толя дипломатично молчал, прячась за завесой табачного дыма и разворотом газеты.

Типичный диалог на кухне выглядел так:

– Вера, – говорила бабушка, – что это такое? Серёжа любит грудку. Почему ты опять дала ему ножку?

– Мама, я им даю по очереди. Сегодня Серёжина очередь есть ножку!

– Ему этой ножки мало! У него переходный возраст, растущий организм!

– Мама, я делаю так, чтобы было поровну! Я ни слова не сказала тебе вчера, когда ты дала Алёше битое яблоко. Так что не начинай!

– Скажите, пожалуйста! Яблоки все одинаковые! И, кстати, о фруктах: передай Елене Александровне [8] , что в этом доме два ребёнка. И если она хочет сюда приходить, придётся это учитывать. В прошлый раз она принесла один банан для Алёши! Это никуда не годится!

– Сама и скажи! А заодно объясни ей, почему ты была против второго ребёнка!

И так могло продолжаться часами.

Оставлять что-либо на тарелке было не принято и не очень разумно: недоеденное просто убиралось в холодильник и на следующий день снова подавалось на стол, но уже в менее аппетитном виде. О том, чтобы выбросить еду в помойку, разумеется, вообще не могло быть речи.

Когда наступали холода, кастрюлю с супом держали не в холодильнике, а на окне между рамами. Зима в Ленинграде – дело серьёзное, и суп, естественно, замерзал. Каждый день мама с бабушкой растапливали его, выдавали всем по тарелке на обед, а оставшуюся часть выставляли обратно на холод до завтра. Иногда в середине недели бабушка «улучшала» наполовину съеденный суп, добавляя в него что-нибудь новенькое, например мясную кость или немного капусты или картошки. Она доливала воды и варила всё по-новому, отчего первоначальные компоненты супа превращались в трудноидентифицируемую [9] неаппетитную массу.