Если эта точка зрения изображает человеческую природу как индивидуалистическую или эгоцентрическую, то лишь потому, что согласно отстаиваемому здесь взгляду человеческая природа и является таковой. Это не означает, что индивидуализм следует восхвалять или поощрять (как предлагал Милль) или что акты выбора и руководство своими действиями характерны для любого человеческого поведения. Мы хотим лишь сказать, что человеческие общества состоят из индивидуумов – независимо от того, признают ли те этот факт или нет, – и о том, насколько хороша жизнь, можно судить лишь по тому, насколько хорошо проходит жизнь неотвратимо разделенных людей [150] .

Однако, несмотря на все, что сказано выше, по-прежнему остается открытым вопрос о том, почему именно концепция «совести» лучше всего описывает тот аспект человеческой природы, которому мы придаем такое значение. Да и вообще в самом ли деле верно, что больше всего люди заинтересованы в том, чтобы жить в согласии со своей совестью? В конце концов, существует много концепций блага, не придающих большого значения тому, чтобы индивидуум имел возможность следовать диктату своей совести, и считающих, например, подчинение авторитету или традициям более важным и не требующим вмешательства совести. С другой стороны, если мы убеждены в том, что даже те, кто подчиняется диктату авторитета или традиции, на самом деле прислушиваются к требованиям совести, потому что они в некотором смысле идут по тому пути, который представляется им наиболее достойным, то представление о высокой ценности подчинения голосу своей совести покажется не более чем тривиальной истиной. Заявление о том, что нашими поступками руководит совесть, выглядит просто неопровержимым. Тогда зачем придавать этому вопросу такое значение?

Необходимо признать, что во многих отношениях термин «совесть» не идеален. Он тянет за собой длинный багаж исторического наследия, отражающего ту роль, которую это понятие играло в европейских религиозных дебатах начиная с XVI в. Например, в произведениях Бенджамина Уичкота (1609–1683) можно прочесть, что «совесть – это вице-регент Бога» или что «Бог живет в нас». Для епископа Батлера (1692–1752) и многих его современников подчинение велениям своей совести означало не что иное, как подчинение приказам Бога [151] . Однако для Гоббса совесть была всего лишь субъективным мнением по тому или иному вопросу, не имея ценности в качестве источника – или проводника – знаний, и с гораздо большей вероятностью приводила к религиозному конфликту, чем к мирному соглашению, если уделять ей какое-либо внимание. Зачем выбирать слово, которое в европейской мысли приобрело наибольшее значение при различных попытках решения либо теологических вопросов, либо вопросов о природе морали, сформулированных в христианских терминах? Зачем выбирать слово, которое в первую очередь используется либо теми, кто утверждает, что хорошее общество – это такое общество, где индивидуумы прислушиваются к своей совести и подчиняются ее диктату, либо теми, кто понимает под хорошим обществом то общество, где подобная свобода совести подавляется или контролируется?

Конец ознакомительного фрагмента.