Уезжать всегда не хотелось. И хотя, как правило, ты сам себе назначал день отъезда, всегда было грустно идти к матери-настоятельнице за благословением, получать белый конверт с заработанными деньгами, и потом из окна автобуса смотреть, как уплывают из твоей жизни стены монастыря и купола его церквей…

Однажды, кажется на третий год, как я стал посещать монастырь, мать-распорядительница работ поинтересовалась, нет ли среди нас тех, кто не боится высоты. Оказалось, что монастырь собирается перекрасить купола центрального собора, и нанял для этого специальную бригаду альпинистов. И хорошо бы предварительно построить для альпинистов строительные леса на крыше храма. Не знаю, кому пришла в голову эта «технотронная» мысль, но человек этот наверняка впоследствии об этом не раз пожалел. Требовалось три человека. Несмотря на то, что работа высоко оплачивалась, скаламбурю – поскольку работать надо было высоко, вызвались только двое. Одним из этих двоих, как вы уже догадались, оказался я.

Высоты я не боялся совершенно. Это не имеет отношения к числу моих немногочисленных достоинств (кажется, их всего два или три, хотя, может быть, я себе льщу), скорее, относится к особенности характера, его способности наслаждаться лежащей под ногами бездне. Когда я оказывался с высотой один на один, в душе рождался необъяснимый восторг, словно заклеивающий голос разума ответственного за страх пленкой скотча, то есть вроде он и был, но слышно его не было. Тогда я не знал, чем это объяснялось: особенностью психики, генетической памятью, или памятью возможных реинкарнаций, но ответ на этот вопрос придёт с одним из фрагментов той таинственной Мозаики, о которой весь рассказ ещё впереди. Это я пока, по закону жанра, описываю вам милые моей памяти картины – эти застывшие в янтаре времени сцены жизни, которым ещё предстоит лечь на одну из чаш весов Немезиды вместе с действительно значимыми поступками, мыслями, эмоциями и намерениями. Хотя, быть может, самым тяжелым на этой чаше окажется не само содержимое, а его последствия… Но не будем о грустном, вернемся к рассказу.

В детстве, когда отец служил подводником, и мы жили на Камчатке, я в возрасте восьми – девяти лет полез на скалы, чтобы нарвать маме к 8 марта букет красивых голубых цветов, росших пучками в расщелинах между камней. Не помню, на какую высоту я поднялся к тому моменту, как сорвался со скалы. Не помню, как сорвался. Помню, как очнулся внизу, лежащим на камнях: немилосердно печёт солнце, голова гудит, в левой руке зажат пучок этих самых голубых цветов. Это происшествие ничуть не отбило у меня охоты в одиночку лазать по скалам. В детстве я с энтузиазмом и без всякого страха исследовал камчатские скалы, потом скалы под Владивостоком, куда перевели служить отца, а позже, в юности, сменил их на скалы Крыма. И никогда не пользовался страховкой. Что говорит либо о том, что моя интуитивная вера в Ангела-Хранителя имела на то основания, либо о врожденном идиотизме.

Так что, когда монастырю понадобились волонтеры без страха высоты, я вызвался первым. Я рвался тут же, немедленно забраться на купола без страховки и покрасить их, не ожидая приезда альпинистов. Как ни странно, вместе со мной, молодым и «безбашенным», вызвался уже седой, на пятом десятке лет семинарист, веселого, общительного нрава, но с затаённой печалью в глазах, как будто своим веселым нравом он хотел спрятать от окружающих какую-то живущую внутри боль. Он оказался бывшим альпинистом, бывшим ремонтником высотных линий электропередач, бывшим машинистом электровоза, и… бывшим прокурором, что отчасти объясняло печаль в его глазах. Преисполненные важностью возложенного на нас поручения и его эксклюзивностью, мы с «прокурором» развели такую бурную деятельность, что по монастырю поползли слухи, будто собор собираются сносить, а на его месте строить новый. То, что мы построили на крыше храма, возле одной из башен с куполом, назвать строительными лесами мог бы только поклонник творчества Сальвадора Дали. Да и сам процесс постройки напоминал сцену заколачивания гвоздя из знаменитого романа Джером К. Джерома «Трое в лодке не считая собаки». Приехавшая бригада строительных альпинистов, нещадно матерясь, неделю разбирала то, что было построено нами за три дня.

К счастью и нам на руку, команда альпинистов приехала не в полном составе – часть из них задержалась на другом объекте, часть уехала на спортивные сборы (среди членов команды был чемпион Советского Союза по альпинизму). Чтобы выполнить пожелание матери-настоятельницы успеть покрасить купола к празднику Успения Богородицы, когда на праздник ожидался Владыка – митрополит Алексий, трем альпинистам понадобились в бригаду ещё два человека. И мы с «прокурором», выпятив грудь колесом, сделали шаг вперед. Опыт у нас уже был. После собеседования, на котором я изощренно пытался оправдать построенную нами на крыше храма деревянную конструкцию тягой к сюрреализму, нас завербовали, поскольку других желающих все равно не было.

Куполов – пять. Наша бригада состояла тоже из пяти человек. На каждого – по куполу. Альпинисты имели индивидуальное снаряжение, у нас такого снаряжения не было. Поэтому под альпинистские люльки для сидения в воздухе мы с «прокурором» приспособили найденные в одном из подвалов монастыря широкие монтажные пояса с цепями. Их используют электрики, чтобы подниматься на столбы линий электропередач. Пропущенные на поясе через стальные кольца веревки служили одновременно и страховкой и стропами, обернутыми вокруг основания купольного креста. Упираясь ногами в купол, я висел в воздухе спиной к земле, почти в горизонтальном, параллельном земле положении. Банка краски на поясе, в руках – малярная кисть, привязанная к длинному шесту. Собор высоченный, да еще стоит на высоком холме, и подо мной до горизонта, далеко внизу, всюду, куда доставал глаз, раскинулись густые эстонские леса. А прямо перед глазами, слезящимися от ядовитой краски, перед глазами счастливого человека, добившегося своего, – облупившаяся жесть купола. И я чистил, и красил, и красил, и красил этот самый купол. А что еще оставалось делать? Невозможно было отлучиться, даже чтобы пописать. Когда нас вербовали, во фразе «те, кто не боится высоты…» опустили вторую часть: «… и имеют крепкий мочевой пузырь». Перерыв мы делали только на обед. Задрав головы, нами гордился и нам сопереживал весь монастырь.

Никогда мне не снились такие яркие, необычные сны, как в те ночи или послеобеденные полчаса сна, когда мы спускались с куполов. Краска, которой мы красили и которой дышали, использовалась при покраске корпусов кораблей ниже ватерлинии. Кто не знает: ниже ватерлинии – это ниже уровня воды. То есть эта краска не боялась соленой морской воды. Поэтому снились мне дельфины, резвящиеся в океанских волнах. Я резвился вместе с ними. Токсикоманом я не стал, но спустя пару месяцев хирург удалил внутри меня какую-то вену, пережатую монтажным поясом.

Ещё я хорошо рассмотрел летчика в кабине истребителя СУ-27, облетевшего купола. Надеюсь, он тоже хорошо меня рассмотрел, потому что, несмотря на панический ужас, сотрясавший организм на клеточном уровне от звука близко пролетающего самолета, я не удержался и показал летчику жест, привитый нам голливудскими фильмами. Не подумалось только, что жест этот не к месту, не монастырский, да и стоял я к ангелам ближе, чем обычно, могли на свой счет принять. Когда прилетел этот демон смерти, я как раз поднялся на купол передохнуть и, обняв рукой крест, стоял подобно ангелу на Александровском столпе Дворцовой площади Петербурга.