— На белом коне, размахивая шашкой?

— Не в этом дело! — нахмурилась Ани, уже жалея, что вообще к отцу пришла.

— В этом, в этом, — проворчал Сатор. — Из чистой вредности хотел бы спросить, почему ты со своим красавцем не говорила. Он-то уж, чай, нашел, что сказать, но не стану. Видишь ли, ребенок, ты совершенно папина дочка. Вот потому-то я и подался в науку.

— Потому — это почему?

— Ну, давай глянем, — отец, кряхтя, поднял с пола лист, перевернул его чистой стороной вверх, разгладил ребром ладони и нарисовал жирную единицу. — Что у тебя есть? Упорство — этого не отнять. Бодать стену с разбегу не станешь, ты ее тихонечко, камушек за камушком прогрызешь. Отсюда вытекает терпение немалое, — Сатор нарисовал двойку. — Я бы даже сказал самоотречение. Но это уже чисто женское. Что еще? Смелость, умение сосредотачиваться. Ну, небесталанна, небесталанна, не спорю.

— Спасибо, — буркнула совсем неудовлетворенная Ани.

— А и не за что, — заявил щедрый отец, успевший выписать на листке «три» и «четыре». — Только вот эдак, чтобы на коне и с шашкой, нужно совершенно другое. — Сатор широко перечеркнул крестом нарисованные им же цифры. — Во-первых, наглость надобна. Нехорошая такая, бесцеремонная наглость. Во-вторых, полная независимость от чужого мнения. Ну чтоб вот так, прости, натурально чхать на всех с высокой башни. В-третьих, уверенность в собственной правоте, тоже нехорошая совсем. Как там говорится? «Есть два мнение — мое и неправильное»? Вот именно так. Ну и… В каких там? Неважно. Пойми, ребенок, апломб нужен, совершенно непробиваемый апломб. Когда говорят: «Это не так!» или «Нельзя!», а в ответ: «Так и не иначе!» или там: «Можно!». Ты же промолчишь, при себе мнение придержишь.

— Тебя послушаешь, так все врачи сволочи.

— Хорошие — да, — кивнул отец. — А еще сложные и частенько неприятные люди. У нас ведь в науке тоже не все гладко: и подсидеть надо, и вовремя на ушко шепнуть, первым успеть. Финансирование там, тот напечатался, а этому не дают. Одному лабораторию выделили, а другому… — Отец обреченно махнул ручищей. — Но это все мирно очень, по-человечески: в лицо с улыбочкой и поцелуйчиками, а гаденькое-то за спиной, тихонечко, прилично.

— Это ты называешь «по-человечески» и «прилично»?

— А еще ты у меня идеалистка, — Сатор вывел поверх креста пятерку.

— Видимо, это тоже плохо, — пробормотала Ани, вставая. — Ладно, спасибо за объяснение.

— Уже уходишь? — то ли огорчился, то ли обрадовался отец. — Может, хоть чаю попьем?

— Извини, меня муж ждет, — соврала Анет, делая отцу ручкой.

Почему-то родной дом показался душным, даже давящим и очень захотелось побыстрее очутиться где попросторней, на воздухе.

Да, «муж» ее действительно не ждал. Наоборот, намекнул, что Ани неплохо бы и попозже вернуться. Не намекнул даже, а… Ну, просто сказал: к нему друг зайдет и даже попросил приготовить что-нибудь эдакое. Тем более кулинарные навыки Сатор в последнее время значительно улучшились, она и книжек накупила. В общем, из дома ее никто не гнал, но все равно чувствовалось: присутствие лишних при встрече с «другом» нежелательно. Ну а раз нежелательно, то нечего и лезть, хоть любопытство разбирало, конечно.

Потому-то Ани и отправилась в парк, а теперь бродила неприкаянным призраком по дорожкам: дело-то к вечеру шло, солнце висело над деревьями низко — едва видно его, внизу уже и темно, прохладно. Дети с мамами-нянями по домам отправились, только дворник по совершенно чистой брусчатке уныло метлой шваркал: шварк, да шварк. А еще у афишной тумбы постовой скучал. Ну и Сатор, понятно, слонялась по аллейкам.

И от этого унылого слоняния в голову всякие разные мысли, большей частью ненужные, лезли. Даже не мысли, а так, «печальные образы». Вот взять хотя бы сегодняшнее утро. Хорошее утро, ничего не скажешь, приятное.

Впрочем, если не после смены и не на работу идти, у них каждый день так начинался: Кайрен притаскивал кофе, как делал, кажется, только он: не в кофейнике и, конечно же, без всякого столика, а просто в здоровенной кружке — одной на двоих. Анет эта его привычка нравилась. Было в ней что-то интимное, даже интимнее того, что обычно перед кофе случалось.

А тут ее словно тварь Хаоса за язык дернула, Ани возьми и поинтересуйся: «Почему, — мол, — ты меня никогда ни о чем не спрашиваешь?». Ну Нелдер и ответил. В своей манере:

— А о чем мне спрашивать? — отозвался честный такой, да еще и плечами пожал.

— Но ведь ты ничего обо мне не знаешь. Даже какие духи люблю или цветы! — возмутилась Сатор.

— И зачем мне такое знать? Женщины оценят любые цветы, чтобы там сами не говорили. Вам же не букет важен, а факт. Ну а духи я дарить никогда не буду, все равно ошибусь, даже если ты пальцем ткнешь. Мы в таких делах полные кретины.

— Ну неужели тебе про меня ничего не интересно? — совсем уж отпустила вожжи Ани.

Почему-то ей обидно стало едва не до слез.

— Так я все знаю. Посуди сама: на работе вместе, дома вместе. А что там раньше было… Ну хочешь расскажу?

— Ты даже с моими родными знакомиться не желаешь!

— И опять же: зачем? Я с тобой живу, а не с ними.

На этот раз Анет хватило ума промолчать, а то точно ляпнула что-нибудь эдакое. Только вот Кайрен на то и Нелдер, чтобы все замечать. Когда ему это нужно, естественно. В этот раз оказалось нужно. Потому что он сгреб Ани вместе с простыней, завернул-запеленал в кокон — Сатор сопротивлялась, конечно, но не сильно — и пристроил на собственных коленях, заставив голову на плечо положить, а сам подбородком ей в макушку ткнулся.