Шрифт:
– У-у-у. Бросай это мокрое дело, – не показывая вида, что расчувствовался, произнёс Влад. – Давай свой шарик.
Рита вытянула ладонь с частицей монополя. Надо же, как только прикоснусь к нему, меня не станет! От таких мыслей по коже забегали мурашки.
– Кто первый? – спокойно спросила Рита.
Мы не шевелились.
– Нет. Так не пойдёт, – рассудил Влад, – если я исчезну, а Стрик останется, то вы с ним будете делить мою любовь?
– А если я исчезну, а ты…
– Подождите, – Рита как бы смотрела вглубь озера, и оно отразилось в бездне её карих глаз, – пусть шарик лежит у меня на руке, а вы вместе сделаете это.
Мы согласились.
– Прощай, Влад! Прощай, Женя! Мне будет очень вас не хватать. Но я всегда буду помнить, что вы сделали для меня, – и Рита начала отсчёт: – Раз, два, три!
Мы вместе коснулись шарика и провопили:
– Монополь!
И… никто не исчез.
– Я так и знала! – сквозь рыдания простонала Рита. – Вы лжецы! И трусы! Я не могу больше вас видеть!
Она вскочила и бросилась в сторону лагеря. Ещё немного – и она скрылась в темноте. Лесное озеро лукаво улыбнулось. Мы ошарашенно переглянулись, и нам не осталось ничего, как тоже улыбнуться, но в этой улыбке сквозила огромная необъяснимая грусть.
– По химии и физике у меня всегда был трояк, – признался мой товарищ.
– А у Риты по психологии пятёрка, – внезапно вспомнил я.
– Ага, – откликнулся Влад, – и мой шарик для настольного тенниса.
1993 г.
Воскресение
Девочка. Какая ты красивая! Я так хочу любить тебя. Именно не люблю, а хочу любить. Ровная густая чёрная челка. Большие тёмные глаза. Тоненький солнечный, с брызгами конопушек носик. Остренький подбородок, а над ним вишнёвые губки, которые пахнут чем-то вроде смеси малины и вазелина. Этот запах про себя я определяю как ванилиновый, хотя и никогда не видел ванили и точно не знаю, что это такое. Просто вазелин и малина – ванилиновые губки. Девочка. Слегка накрашенные ресницы под триумфальными арками чёрных, вразлет бровей. На щеках искусственный румянец переплёлся с настоящим, морозным.
Я чувствую, как мои пальцы в ботинках из ледышек превращаются в красный медицинский жгут, которым медсестра перетягивает руку и из-под него после прокола вены обжигающим ручейком извивается кровь. Потом руки и ноги отогрелись. Здесь, в кафе, очень тепло. Рита доедает последний сладковатый блинчик, чуть запачкав сметаной уголок рта. Её лицо абсолютно ничего не выражает, а взгляд отсутствует, как будто она ушла в себя и ни о чём не думает. Мои слова не застревают в её сознании, а как бы проходят сквозь неё. А мне так нужно сказать самое главное. Из недели в неделю, из месяца в месяц я, проигрывая эту ситуацию, говорю, и она пробуждается, и эти ванилиновые губки, эти глазки, носик, брови – всё станет моим…
А может, не стоит говорить? Опять? Отложить до следующей недели? Всё равно она не услышит, не проснётся, не оживёт. А если услышит – не поймёт или ухмыльнётся. А если не улыбнётся и поймёт? Тогда я боюсь. Боюсь, но хочу, чтобы она знала.
Девочка. Полюблю ли я тебя когда-нибудь? Хватит ли мне любви? Ведь любовь не безгранична. Она обладает какой-то массой, формой только со знаком минус… Может быть, поэтому все влюблённые худеют? Минус на минус даёт плюс. Это взаимность. А у меня украли часть моей любви. Она вырезана тупым ножом на руке и зарубцевалась буквой Т. Девочка. Плюс на минус даёт минус. Я знаю, что никогда тебя не полюблю, потому что ты никогда не полюбишь меня. Но сказать всё-таки надо… Я уже напрягаю связки, язык сам соскальзывает с нёба в мгновенно вытянувшиеся и захлопнувшиеся губы:
– ЛЮБ…
И тут появляется Влад:
– Привет, жмурики!
Что поделать с человеком, у которого родители – зоотехники, а он сам подрабатывает санитаром на неотложке, куда, между прочим, его устроил я. Досадный промах с моей стороны.
Петляя между столиков, как заяц, он подлетает к нам и развязно бросает на стол тарелку со свёрнутыми, обречёнными блинами:
– Что, хонорики, уже перекусили? – Господи, когда он научится звать людей по-человечески?
Влад уплетает блины, и мне кажется, что они пищат у него на зубах, как устрицы деда Щукаря. Рита заметно оживилась:
– Стрик, ты будто хотел что-то сказать?
– Я хотел сказать, что ЛЮБлю блинчики со сметаной.
– Серьёзное открытие, – отзывается Влад, раскусив последний блин.
Как я его ненавижу! Взять бы и шлёпнуть мордой в тарелку с остатками сметаны. Но вместо этого я спрашиваю:
– А ты билеты взял?
– Брось глюков гнать, перестраховщик. Возьмём, – весело откликается он.
И мне почему-то становится спокойней. Наверное, потому, что Рита опять ушла в свою вечную грусть и не обращает на колкости Влада никакого внимания. И только когда мы встаём из-за стола, она, как бы стряхнув оцепенение, медленно приподнимается и идёт к гардеробу. Влад торопливо семенит за ней, бросая на ходу:
– Морской закон.
Как обычно, я уношу грязную посуду и толкаю её в дырку раздатки, над которой красуются стихи безымянного поэта:
Мой руки перед едой,Поел – убери за собой.Посуду принимает сухенькая женщина в высоком колпаке и халате, которые когда-то должны были иметь белый цвет. Влад галантно накидывает на Риту шубку. Опять он меня опередил.
Идём в снег. До кинотеатра всего две остановки, и Рита предложила пройтись пешком. Я согласился, хотя пальцы в ботинках вновь обросли мелкими иголочками. Влад рассказывает что-то весёлое. Рита отвечает, как всегда, рассудительно, я молчу.