— Неужели на мне прямо написано, что я худшая саба Луденвика?

— Бедная моя Лейтис, — сочувственно сказал он, так же крепко обнял ее в ответ, поднял на руки, поцеловал очень нежно и ответил: — Ничего на тебе не написано, просто некоторые люди достаточно скудоумны, чтобы по цвету волос и ошейнику делать далеко идущие выводы. Поразительно, как она до такой высокой должности в колледже добралась, с такими ужасающими способностями к аналитическому мышлению. Впрочем, полагаю, благодаря тошнотворно скрупулезному соблюдению правил и железной дисциплине среди студентов. Знаешь, я даже немного рад, что ты не будешь у нее учиться и она не будет тебя мучить несколько лет к ряду… Бедная моя девочка.

— Другие решают, что я никуда не гожусь, просто по документам. И многим ли это лучше? — горестно сказала Лейтис. — Так я просто нигде не буду учиться — и все.

— Будешь учиться, я все возможное сделаю, чтобы ты училась, — уверенно ответил Эйдан, снова ее поцеловал и неторопливо понес к лестнице. — У тебя осталось еще одно собеседование, а если в Оксен тебя вдруг тоже не возьмут из-за какого-нибудь идиота, мы с тобой вместе встретимся и поговорим со всеми знакомыми профессорами и деканами, которые у меня есть, включая моего бывшего научного руководителя. Они уж точно не идиоты, и из этого наверняка что-нибудь выйдет. Честное слово, хорошая моя, ты заслужила это образование больше, чем иные стабильные маги, у которых и доли твоего ума и способностей нет…

— Да какой там ум, откуда, — Лейтис махнула рукой. — Это ты у нас умный, а я — красивая.

— А ты у нас и красивая, и умная одновременно, — ответил Эйдан и, дойдя до верха лестницы, поцеловал ее еще раз. — Мне невероятно повезло. И я сделаю все возможное и даже невозможное, чтобы другие тебя тоже оценили по достоинству. Мою любимую женщину и самую чудесную сабу Луденвика.

— Это у тебя что-то со зрением. Ты путаешь самую чудесную с самой чудовищной, — возразила Лейтис.

— Я видел достаточно всяких разных и выбрал тебя, — серьезно сообщил Эйдан, поставил ее на пол возле двери ее комнаты, обнял за талию и поцеловал, притянув к себе за волосы. А потом строго добавил: — Или ты сомневаешься в решении своего хозяина, девочка моя? Так он тебе его объяснит, как следует, очень убедительно и понятно… почему ты самая чудесная саба. И его саба. Но сперва — ужинать. Я собираюсь объяснять тебе долго и вдумчиво, на это нужны силы. А ты устала сегодня.

Лейтис довольно улыбнулась. В самом деле, что может отвлечь ее от тяжелых переживаний лучше хорошей сессии, во время которой Эйдан будет командовать ею и трахать ее, как захочет он и как захочет она?

— Надеюсь, с привлечением очень крупного вибратора будете мне объяснять, хозяин Эйдан, — почти промурлыкала она.

— С привлечением разнообразных интересных вещей, — заверил он, поглаживая ее по спине и улыбаясь той самой лукавой улыбкой, которая означала, что он задумал какой-то увлекательный сюрприз. — После ужина увидишь…

И этого было более чем достаточно, чтобы распалить ее любопытство, но Эйдан, как строгий хозяин, разумеется, проследил, чтобы она как следует поела, и только в конце ужина, когда они уже доедали торт, очень властно сказал:

— Лейтис, после ужина я хотел бы поговорить с тобой в гостиной, — и снова улыбнулся той же самой "сюрпризной" улыбкой, но тут же снова посерьезнел и велел: — Пойдешь туда и будешь ждать меня на диване, — закончив еще строже, чем начал.

— Да, хозяин Эйдан, — ответила она и улыбнулась, подозревая, что он купил ей какую-то новую сексуальную игрушку, чтобы она уж точно отвлеклась. Новое — всегда интереснее. Он знал, что нужно делать, чтобы ее мысли были только о хорошем и интересном. Закончив с ужином, Лейтис едва ли не вприпрыжку побежала в гостиную, чтобы усесться там в ожидании на диване и продолжить гадать, каков будет сюрприз.

Слишком долго себя ждать Эйдан не заставил: она едва успела начать совсем сильно изнывать от предвкушения, когда он появился в гостиной, заложив одну руку за спину и явно что-то в ней пряча. Он прошел к окну, не поворачиваясь спиной и даже боком, так что сюрприза видно не было, остановился возле портьеры и, сурово уставившись на Лейтис, сказал:

— Я думаю, до сегодняшнего дня я был чересчур мягок с тобой, жалел тебя и сдерживался. Не проявлял достаточно строгости в воспитании. А чрезмерная мягкость вредна сабе… ты совершенно неподобающе себя ведешь, сомневаешься в решениях хозяина, не спешишь к ужину, и к тому же торт плохо ешь, — всю эту речь он проговорил очень спокойно, не повышая голоса, и при этом предельно серьезно. — Так что с сегодняшнего дня я возьмусь за тебя всерьез и буду воспитывать как должно. Обращаться с тобой, как подобает с такой распоясавшейся сабой.

На какой-то короткий миг Лейтис показалось, что он всерьез — видимо, от совсем уж плохого настроения не различила его чувств. Но, разумеется, дальнейшая его речь расставила все по своим местам, и она едва не разулыбалась от обвинения в плохом аппетите на кондитерские шедевры вроде того, что она купила сегодня, но сдержалась. К тому же она немедленно ощутила, как повлажнела от этого перепада эмоций и спросила тоненьким, немного притворным голоском, так как не могла совсем уж убедительно изобразить испуг:

— Вы не простите свою сабу, хозяин Эйдан? Ей уже страшно.

Она подалась к нему, сложив руки на коленях, глядя жалобно снизу вверх очень умоляющим взглядом, готовая упасть ниц, если ему так нужно по игре.

— Вот и правильно, саба, которая плохо себя вела, и должна бояться, — ласково сказал Эйдан, сделав несколько шагов к Лейтис. Она ощущала его радостное предвкушение от всего происходящего и предстоящего, когда Эйдан подался вперед, так что казалось, будто он грозно над ней нависает, хотя он до сих пор не приблизился даже на расстояние вытянутой руки. И спустя мгновение Лейтис поняла, почему он стоит так далеко, когда он наконец достал из-за спины черный стек с широким кожаным шлепком на конце, похожим на цветок тюльпана, и помахал им перед своим лицом, словно чертил что-то в воздухе резкими быстрыми штрихами. Он попросту остановился ровно на том расстоянии, чтобы дотянуться до нее стеком в слегка согнутой руке. И теперь Лейтис почувствовала еще и его возбуждение, не меньшее, чем у нее самой, и волнение в предвкушении ее реакции. — Саба должна бояться, саба должна молить об искуплении, саба должна получить воспитание, которое заслужила — и тогда уж хозяин простит ее, если увидит, что она исправилась.