— Этот пассажир не похож на делового человека. — Тави в задумчивости теребил застежку шлема. — Я видел их достаточно, когда они общались с моей мамой. Никто из них не стал бы снимать шлем на улице — так делают только местные мальчишки, а все, кто старше или не отсюда, боятся, что атмосфера сожжет им глаза.

— Тендра-газ тяжелый. Пока мы высоко, на скалах, это почти не опасно.

— Это ты такой умный. А городские и взрослые просто читают инструкцию к полускафандру, а в инструкции написано: не снимать ничего и никогда. Притом, что сам полускафандр сделан так, что разбирается по частям, особенно моя модель. Кстати, у него ведь была как раз такая…

— Он даже не как твой брат, — решил Хинта. — Он как взрослый ты.

Тави покачал головой.

— У него глаза серые.

Хинта удивился, что Тави обратил внимание на такую деталь. И вообще, тот казался каким-то притихшим; его манера двигаться стала более мягкой, он больше не летел вперед по тропе, а брел, погрузившись в какие-то свои мысли.

— Ну, извини, что тебя с ним сравнил, — пытаясь утешить друга в этой непонятной беде, сказал Хинта. — Просто странный человек. Мало ли кто и куда едет. А что он на тебя похож — так на меня вон тоже много кто похож. Почему мы вообще о нем говорим?

Тави заметил беспокойство Хинты, кивнул.

— Просто говорим. Можем перестать.

И все таки что-то было не так с Тави — Хинта это чувствовал.

— Может, он преступник, — предположил он. — Сбежал за Стену, потому что литский закон его здесь не достанет. Такое уже бывало.

— Будь он бандитом, никто бы не позволил ему вот так запросто сесть на поезд. Пришлось бы лезть через Стену или лететь по воздуху.

Хинта не придумал, что еще можно сказать, и перестал тормошить Тави. Большую часть оставшегося пути они проделали в молчании.

Целью их путешествия была низкая скала. Она находилась в необычном месте, где тропа разделялась на два рукава — большой торный путь шел наверху, но появлялась и вторая тропинка, куда меньше, которая, прячась среди камней, спускалась вниз, к широкому скальному карнизу, нависшему в шести метрах от земли над самыми шляпками треупсов. Она никуда не вела — около километра тянулась сама по себе, а потом снова шла вверх и сливалась с большой тропой. Но на скальном карнизе можно было собирать дикий фрат: зеленые щупальца губчатой жизни ползли снизу вверх, стелились по отвесным камням, поднимаясь до самого обрыва скалы.

— Хороший, — глядя на фрат, сказал Тави. — Я думал, он будет голодать на камнях, но, видимо, до него долетают с поля поры треупсов.

— Главное, осторожно у края, — предупредил Хинта. — Эти скалы хрупкие, легко трескаются.

— Если упадем, ничего страшного. Там же губка фрата в полтора метра. На ней можно прыгать, как на батуте.

— Не в этом дело. Если упадем, будет незаконное вторжение на поле Джифоя и дальше сценарий, который описывал Фирхайф.

Тави фыркнул.

— А, точно… — опомнился Хинта. — Я же так и не ответил тебе, почему Фирхайфа зовут Фирхайфом.

— Ну, это определенно не имя и не второе имя. Прозвище, как твое — Хинхан?

— Да, прозвище. — Хинта остановился и рукой начертил в воздухе перед мордой Иджи крест, что означало «стоп». Ослик издал мелодичный понимающий звук и, послушно сложив ноги, опустился на землю. Услышав голос Иджи, Ашайта даже прикрыл глаза от удовольствия; на мгновение, пока звучала короткая музыка, его руки превратились в танцующую живую волну. Хинта пробежал пальцами по кнопкам своего шлема, включая брата в их с Тави радиоканал. — Слезай, Ашайта, приехали.

Младший поднялся, сошел на землю и сделал перед Хинтой что-то вроде медленного реверанса. Его синие глаза лучились отражениями далекого солнца.

— Как ты? — спросил Хинта.

— Мально. — Оттого, что Ашайта попытался сказать обычное слово, по его подбородку тут же побежала ниточка слюны. Он с чмокающим звуком втянул ее обратно.

— Мы с Тави будем собирать фрат. Хочешь есть, или чего-нибудь еще?

Ашайта помотал головой.

— Иджи, ка, — произнес он и сразу подобрал новую струйку слюны.

— Иджи в твоем полном распоряжении.

— Иджи… ка… Иджи… ка… найтжитика-тика… иджатика-та… найтжитика-тика… иджатика-та, — тихо пропел Ашайта. Он обошел ослика — точнее, с необычайной пластикой станцевал-проплыл вокруг него — и, слив все движения в одно, сел-упал на камень перед его мордой.

— Ты его понимаешь? — спросил Тави.

— Он счастлив, — ответил Хинта. — Ладно, давай собирать фрат.

— Конечно, — сказал Тави. Но они оба еще несколько секунд наблюдали, как Ашайта начинает свою игру — от этого зрелища трудно было оторваться. Тот прикрыл глаза, покачался из стороны в сторону, будто ища вдохновения, а потом вдруг начал рисовать руками перед мордой ослика. Локаторы Иджи и руки ребенка качались друг против друга. Робот не понимал команды и издавал несколько разных вариантов отрицательного ответа. Сначала эти звуки звучали отдельно друг от друга, потом быстрее, еще быстрее, и вот, наконец, они слились, начали накладываться, рваться, превратились в странную музыку. А Ашайта качался всем телом и в упоении рисовал руками — его ладони вращались, казалось, он гладит и катает по воздуху невидимый мяч.