Как утверждала сама Екатерина, когда она прибыла в Измайловский полк, там находилось всего 12 человек и один барабанщик, который забил тревогу. Тут же, продолжала Екатерина, «сбегаются солдаты, обнимают меня, целуют мне ноги, руки, платье, называют меня своей спасительницей». Затем привели священника с крестом, и все начали приносить присягу (Кейт подтверждал, что все полки присягнули «без малейшей нерешительности», исключая некоторых офицеров собственного полка императора – кирасиров) 153 . После присяги все отправились в Семеновский полк, который приветствовал Екатерину криками «Виват!». Вместе с полками она направилась в Казанский собор, где ее встречал Преображенский полк с извинениями за то, что «явились последними», поскольку часть офицеров задержала солдат, требуя оставаться верными императору Петру Федоровичу. К преображенцам вскоре присоединилась конная гвардия, пребывавшая, по словам императрицы, «в диком восторге». «Я никогда не видела ничего подобного, – признавалась Екатерина, – плакала, кричала об освобождении Отечества». Затем она отправляется в Зимний дворец, где Синод и Сенат уже были в сборе. «Наскоро» составили манифест и присягу. Екатерина спускается к войскам, которых, по ее оценкам, было более 14 тыс. человек гвардии и полевых полков. «Едва увидали меня, – не могла сдержать восторга Екатерина, – как поднялись радостные крики, которые повторялись бесчисленной толпой» 154 .

Народ принял известие о перемене монарха с ликованием. «День (28 июня) был самый красный, жаркий, – вспоминал один из очевидцев событий. – Кабаки, погреба и трактиры для солдат растворены: пошел пир на весь мир; солдаты и солдатки в неистовом восторге и радости носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие другие дорогие вина и лили все вместе без всякого разбору в кадки и бочонки, что у кого случилось..» 155 . Позднее купец Дьяконов подаст челобитную в Сенат о компенсации разграбленных у него винных погребов на сумму 24 тыс. 331 рублей 156 . Иск будет удовлетворен.

Пока народ веселился, император, как сообщал Р. Кейт, ничего не подозревая о происходящем, направляясь из Ораниенбаума в Петергоф, повстречал слугу, посланного шталмейстером Нарышкиным. Тот и поведал Петру III о случившемся в столице. В Петергофе император узнал об отъезде императрицы – обстоятельстве, которое от него до тех пор скрывали, утверждая, что Екатерина нездорова и не встает с постели. «С этой минуты, – писал Кейт в донесении в Лондон, – несчастный император совершенно растерялся, а немногочисленные его приверженцы предались отчаянию и смущению; долго они не знали, на что решиться и лишь поздно вечером император со своей свитой … сел на галеру, проезжавшую мимо Петергофа и направился к Кронштадту, в надежде быть там принятым, но чиновники Адмиралтейства, присланные из Петербурга, узнали его, и когда император подошел к гавани, его не только не впустили, несмотря на то, что он назвал себя по имени, но даже угрожали, что откроют по нему огонь. Отчаянье императора и свиты еще усилилось и судно его вместе с остальными лодками, сопровождавшими его, направилось обратно к берегу, но разными дорогами – один к Петергофу, а другие к Ораниенбауму, между последними находился император с несколькими приближенными. В субботу утром он послал для переговоров с императрицей вице-канцлера Голицына и генерал-майора Измайлова. По прошествии некоторого времени Измайлов принес ему акт отречения от престола. Император немедленно подписал его и вместе с Измайловым сел в карету и поехал к Петергофу, после чего его никто не видел, и мне не удалось разузнать, куда его отвезли. Говорят, что в акте отречения от престола была статья, обещавшая императору свободу удалиться в Гольштейн» 157 . Примечательно, что британский посланник, симпатизировавший императору, незадолго до указанных событий «всячески старался отговорить» его от намерения покинуть свои владения, и то лично намекал ему об этом, «то представлял всю опасность задуманного дела» 158 . Однако, как показали дальнейшие события, советы дипломата Петру III не пригодились.

Процедуру отречения от престола императора Петра III Екатерина описывала несколько иначе. Она хорошо понимала, что одного принесения присяги войска и ближайших сановников недостаточно. Следовало, по ее словам, «принять необходимые меры и закончить дело». Посовещавшись со своими единомышленниками, Екатерина решает отправиться в Петергоф. (Заметим, что идею отправиться в Петергоф, чтобы предупредить возвращение свергнутого императора в Петербург, Е.Р. Дашкова приписывала себе) 159 . Надев гвардейский мундир и приказав объявить себя полковником, что вызвало «неописуемые крики радости», императрица верхом выступила во главе войска. Одним из первых этот поход описал известный историк А.Г. Брикнер: «Была ясная летняя ночь. Екатерина, верхом, в мужском платье, в мундире Преображенского полка, в шляпе, украшенной дубовыми ветвями, из-под которой распущены были длинные красивые волосы, выступила с войском из Петербурга; подле императрицы ехала княгиня Дашкова, также верхом и в мундире: зрелище странное, привлекательное, пленительное. Эта сцена напоминала забавы Екатерины во время юношества, ее страсть к верховой езде, и в то же время здесь происходило чрезвычайно важное политическое действие: появление Екатерины в мужском костюме, среди такой обстановки, было решающим судьбу России торжеством над жалким противником, личность которого не имела значения, сан которого, однако, оставался опасным до совершенного устранения его» 160 .

Всю ночь процессия двигалась к Петергофу. По дороге ей встретился вице-канцлер А.М. Голицын «с очень льстивым письмом» от Петра III. (Как утверждал А.А. Шишов, в письме не было ни слова об отречении, а содержалась лишь просьба императора отпустить его за границу вместе с графиней Елизаветой Воронцовой и генерал-адъютантом Гудовичем, либо «разделить с ним власть») 161 . Екатерина, однако, оставила данное послание без ответа. Вскоре принесли второе письмо императора, которое доставил генерал-майор Михаил Измайлов. Он поведал Екатерине: «Император предлагает отречься. Я вам доставлю его после его совершенно добровольного отречения. Я без труда избавлю мое отечество от гражданской войны» 162 .

В этом пересказе разговора Екатерины с генералом обращают на себя внимание две детали. Во-первых, то, что инициатива отречения от престола будто бы исходила от самого императора, и, во-вторых, что предполагалось «совершенно добровольное» его отречение. В сравнении с повествованием британского посланника версия Екатерины по поводу данного инцидента, как мы видим, заметно разнилась. Как бы то ни было, но император поставил свою подпись под следующим документом: «В краткое время правительства моего самодержавного Российским государством … узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное, чтоб мне не токмо самодержавно, но и каким бы то ни было образом правительство владеть Российским государством … того ради, помыслив, я сам … непринужденно … объявляю … торжественно, что я от правительства Российском государством на весь век мой отрицаюся…» 163 .

Последующие события Екатерина описывала следующим образом: «Петр III отрекся в Ораниенбауме безо всякого принуждения, окруженный 1590 голштинцами, и прибыл с Елизаветой Воронцовой, Гудовичем и Измайловым в Петергоф, где для охраны его особы я дала ему шесть офицеров и несколько солдат». Затем императора перевезли в местечко Ропша, «очень уединенное и очень приятное», находившееся в 25 верстах от Петергофа. Казалось, что Екатерина проявила должную заботу о своем супруге, а потому в случившемся позднее нет никакой ее вины, просто «господь Бог расположил иначе».

Что же произошло далее со свергнутым императором, согласно версии Екатерины? Она извещала Понятовского, что страх вызвал у Петра III диарею, продолжавшуюся три дня. На четвертый день он «чрезмерно напился», так как имел все, что хотел, кроме свободы. Впрочем, продолжала Екатерина, он попросил у нее «свою любовницу, собаку, негра и скрипку; но боясь произвести скандал и усилить брожение среди людей, которые его караулили», она ему послала «только три последние вещи». Между тем, состояние здоровья бывшего императора резко ухудшилось: «его схватил приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови к мозгу; он был два дня в этом состоянии, за которым последовала страшная слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он испустил дух, потребовав перед тем лютеранского священника» 164 .