— Я смотрю, у него тяга к лесам с детства, — усмехнулся Мартин, и Харт мрачно буркнул:

— Да ко всему у него тяга, что в голову втемяшится. И всё поперек родительского слова, всегда! И вот видите, чем дело кончилось? Я уж ему навстречу пошел. Хочешь книжек — на тебе книжек. Хочешь в университет — иди в свой университет, хотя вот вы подумайте, господа дознаватели, единственный мужчина в семье — и не хочет продолжать отцово дело, ну как так-то! Но я уж стиснул зубы, ладно. Подумал еще, а вдруг и вправду толк выйдет, вдруг талант у мальчика, а талант — он же Господом дается свыше, и к чему я буду идти против воли Господней? А он вон как. Ему что отцова воля, что Божья — так, шелуха. Как в голову стукнет, так и делает.

— Зато уж если стукнет… — кивнул Мартин сочувствующе, и Харт подхватил:

— Вот-вот-вот, о чем и говорю, майстер Бекер! Если стукнуло — всё, ничем не вытравишь, пока сам не переболеет. Но университет этот его, это он много лет хотел, готовился, силы тратил, время, деньги… знаете, сколько книги стоят, майстер Гессе? Хотя вы-то уж знаете, да… Да я табун коней купить мог бы, если б его библиотеку продать! Да всех бы соседей купил с потрохами! Я уж думал — всё, вот остепенится парень, найдет свою стезю в жизни…

— К слову, о соседях, — заметил Курт, и бауэр смолк, глядя на него выжидающе. — Я заметил при первом еще вашем разговоре, что Грегор на тебя за что-то обижен, и попытался выяснить, с чего такой зуб на родного отца, который, как видно, всем его желаниям потакал. Не скажу, что он был совсем уж откровенен, однако кое-что рассказал.

— И что же? — с затаенным ожесточением спросил Харт. — Что ему на сей-то раз не так, кроме того, что я ему все, что думаю, сказал, когда он этот ваш Предел исследовать вознамерился?

— По его словам, в каком-то из своих торговых дел ты с приятелями подставил непричастных людей, — ответил Курт, видя, как в глазах бауэра плеснуло недоумение, тут же сменившееся пониманием и смятением. — Я не мытарь и не имперский дознаватель, это не мое дело, да и Грегор сказал, что ты не по своей воле в это влез… Собственно говоря, я не собирался от тебя допытываться, что там приключилось, просто хотел перед вашим с ним разговором поставить тебя в известность, что дело не лишь только в том, что ты не желал отпустить его к Пределу. Что-то ты в своем парне всерьез задел, Мориц.

— Это я знаю, — хмуро отозвался тот, отведя взгляд и вдруг утратив все свое многословие. — Грегор… мальчик хороший. И… ответственный, хоть и чудит временами. Как дело до чего-то нешуточного — тут-то он да, тут-то он свою душу и проявляет, а душа у него добрая.

— Даже слишком, как я вижу.

— В наши времена — это верно, майстер Гессе, — согласился Харт и, подумав, добавил: — Хотя оно и во все времена так было, даже вон и в Христовы…

— Люди не меняются, — согласился Курт и кивнул на выход из городка: — Не стану тебя задерживать больше, иди. Надеюсь, с утра Грегор своего решения не изменит, и беседа у вас наконец-то сложится.

— Экие страсти в крестьянском семействе, — тихо пробормотал Мартин, глядя вслед почтенному бауэру, когда тот, душевно распрощавшись, ушел. — Не во всяком благородном доме такие увидишь… Ты услышал от него, что хотел?

— А ты?

— Не знаю, — помедлив, ответил Мартин. — Подводя итог всем нашим прежним попыткам его разговорить, я бы сделал вывод, что никаких странностей за Грегором его отец ни в детстве, ни в юности не отмечал — если, разумеется, ничего не скрывает либо сам парень, либо Харт. Зато отмечал ослиное упрямство и ангельскую душу. И любовь к экспериментам.

— И нелюбовь к капусте и торговле.

— Да, вручать дело папаше явно придется кому-то из дочкиных мужей… Должен заметить, хоть люди, по твоему убеждению, и не меняются, однако времена меняются определенно. Всего-то лет десять назад такая терпимость состоятельного крестьянина к желанию единственного наследника вот так все бросить и уйти в город — была чем-то исключительным. Уходили со скандалами, криками, руганью и отлучением от родного очага. Встречался мне в Эрфуртском университете преподаватель, доктор права, уважаемый студентами и даже пфальцграфом, автор пары трудов — из таких вот выучившихся крестьян. Что ты думаешь, отец его до самой смерти так и не впустил в дом и едва ли не проклял за предательство семьи. Что таким сыном стоит гордиться, так и не принял и не понял.

— Времена меняются, — согласился Курт, — а люди — нет. Отойди вглубь Империи, в какую-нибудь глухую деревеньку, так там этого твоего профессора еще и дубинками бы забили насмерть за колдовство, потому что он умеет сделать порох.

— При том, что сами наверняка чудят по мелочи, — усмехнулся Мартин, — но то ж, как водится, «совсем другое дело». Молока оставить кобольду — это ж не ересь, традиция. Крысиный помет кинуть в очаг от порчи — не колдовство, обычай. Мужу месячной кровью подошвы измазать или после причастия ему в похлебку поплевать, чтоб не изменял — тоже ничего страшного и совсем не еретично. А вот порох — да, порох это дьявольское наущение.