Ему показалось, что он услышал тонкий, заунывный вой. Расплываясь жирным пятном, след Магистра в магических потоках рвался на части, не мог удержать форму. Темные клочья уносило сверкающей бурлящей рекой — прочь и навсегда.

Мариус выдохнул. Огляделся, отгораживая сознание от магического восприятия действительности. Вокруг по-прежнему бушевала магическая энергия, и это было так странно, так ново… И означало только одно. Кто-то нашел артефакт Магистра и кто-то разрушил Пелену.

Не нужно было быть гением, чтобы догадаться.

Но это было так… невозможно.

Разве может хрупкая птичка перевернуть мир?

И ответил сам себе — еще как может. Именно такие и рушили древние империи, а потом возводили новые.

Теперь… ему нужно было спешить. Найти ее, сказать, что все закончилось…

Но Мариус, не глядя больше на почерневшие останки Магистра, бросился к Авельрону, опустился на колени. Крагх лежал на животе, разбросав в стороны руки и ноги. Вместо спины была мешанина мяса и костей. Мариус осторожно тронул его за руку, и на пальцах остались черные перышки. Провел по предплечью — перья осыпались с Авельрона, словно осенняя листва во время листопада.

"Пелены больше нет. Крагхов больше нет. Двуликости больше нет".

— Авельрон, — тихо позвал Мариус, — ты меня слышишь?

Нет ответа.

Тогда Мариус осторожно поддел рукой раненого, повернул лицом к себе. Авельрон был без сознания, да это было и хорошо, куда лучше, чем умирать от боли в переломанной спине.

— Держись, — попросил он, — пожалуйста. Я тебя вытащу.

И, закрыв глаза, черпнул искрящейся магии, вливая ее в тело мужчины.

О, это было как земля и небо — лечить собственным резервом Пелены, или пользоваться безграничной энергией, от которой все пыхало искрами. Магия была послушна Мариусу, подчиняясь формулам, выстраивалась в необходимые структуры, и текла, текла в искалеченное тело, восстанавливая, давая надежду не только на жизнь, но и на полное выздоровление.

Оно, конечно, не будет мгновенным.

Не один день пройдет, прежде чем Авельрон поднимется на ноги.

Но кости срастались, ткани начали восстанавливаться, и это было главное.

Веки Авельрона задрожали, и на Мариуса с окровавленного лица уставились серые глаза. Алькины глаза, в длинных слипшихся ресницах.

— Скала-Клык, — прошептал Авельрон, — она там. Иди… к ней.

— Да, — ответил Мариус. — я понял. Уже иду.

И, выпрямившись, как был, обнаженный, раскрыл перед собой пространственный коридор. Он помнил эту приметную скалу, неподалеку от Роутона.

Артефакт сработал как надо. Дыра, конечно, получилась не в стене — ну да какая разница. И Дыра получилась приличной, можно было просунуть голову, и даже руки. Но внутри было темно, и Алька с трудом разглядела в сумраке тускло блестящие резные пластины — но не бронзу, и не медь. Чистое золото.

Она просунула в дыру обе руки, вцепилась в жесткие ребра артефакта и потащила его наверх, к солнцу. Попыхтеть пришлось изрядно, штука была тяжеленная. Но Алька победила, гордо вытерла пот со лба и огляделась в поисках камня потяжелее.

И такой нашелся. Определенно, сегодня Пастырь был на ее стороне.

Алька присела на корточки рядом с артефактом, еще раз его осмотрела. Странная это была штука. Размером с человеческую голову, вся замотана в сотни слоев золотых пластин, а между ними еще и куски слюды, словно окошечки. И вот из этих окошечек словно золотистый дымок шел. Он уходил вверх и очень быстро терялся уже на расстоянии локтя от артефакта.

— Ну, что, — пробормотала Алька. На нее вдруг накатила нерешительность. Почему-то она не могла себя заставить разбить это магическое совершенство.

Она сжала в пальцах камень, развернула его острым ребром в сторону артефакта.

И в этот миг что-то дернуло в груди — неприятно и больно, словно хлыстом стегнули. Алька зашипела. А потом поняла, что произошло что-то ужасное.

Ее медальон перестал пульсировать. Совсем. Сделался просто мертвым куском металла.

— Нет, — выдохнула она, — нет-нет, пожалуйста, Мариус.

Значит, она не успела. Может быть, именно эта минута сомнений и стоила жизни человеку, которого она смогла полюбить, и который был достоин жизни.

— Нет-нет, — горестно прошептала она.

А потом сознание словно накрыла багровая пелена. И Алька, зарычав, ударила камнем по артефакту.

Слюдяное оконце на удивление спружинило, как будто оттолкнуло руку.

— Ах, так? — захлебнулась слезами, — получай. Вот тебе. Будь ты проклят.

Ухватив камень двумя руками, она била и била, потеряв счет времени, потеряв счет ударам. В стороны полетели золотые осколки, мир содрогнулся, что-то непомерно огромное сдвинулось в нем и, скрежеща, провернулось. А она все била и била, и уже не понимала, что с нее синим дождем осыпаются перья, и что морозный ветер кусает разгоряченную кожу.