Виктор Павлович любил молоко с детства. Когда он был маленький, они с родителями жили в деревне, в Казачье-Пелетьме. Там был у них огромный светлый дом, яблоневый сад, что каждую весну покрывался белоснежной душистой пеной, и тогда сад издали походил на облако. Была у Махровых и своя корова – Маня, рыжая, с огромными печальными глазами. Витя с сестрой Викой ходили её встречать из стада. Мать доила её и сразу наливала детям по стакану парного молока. Этот вкус тёплого ароматного напитка Виктор запомнил на всю жизнь. Э-эх! Хорошо было жить в деревне! Лазили с Викой и соседскими мальчишками по деревьям, ходили летом каждый день на рыбалку, на берег тихой реки Кривлянки, груши воровали из сада у злющей бабки Варвары… Потом – школа, пятёрки в тетрадях, пятёрки в дневнике… Золотая медаль, слёзы матери на выпускном… Поступление в институт…

Первая любовь, бессонные ночи перед экзаменами, пьяные и бесшабашные вечеринки, первая подработка в качестве грузчика… Красный диплом… Школа. Поначалу Махрову нравилась работа, но это только поначалу. Теперь, прокручивая в голове картинки из жизни, Виктор Павлович начинал осознавать, что где-то там, в прошлом, допустил досадную ошибку, из-за которой вся жизнь пошла как-то не так. Нет, не кувырком, а просто неправильно. Что видел он в этой жизни? Где побывал? Чего добился?

Каждый день для него – это отрезок времени с половины седьмого утра до десяти вечера. После десяти глаза слипались. А ведь он ещё не старый, всего-то сорок лет. В студенческие годы мог не спать ночами, оставаться бодрым, весёлым. Его фамилию одногруппники даже переделали в «Махорка», он, говоря языком современной молодёжи, «зажигал» всегда и везде. Прекрасная половина группы сохла по нему, даже первая красавица факультета Неля Александрийская строила ему глазки… Тогда он мечтал о чём-то. С друзьями хотел автостопом объездить всю страну, написать книгу про Атлантиду, получить премию, жениться на Нельке, в конце концов… Посмотреть мир, стать богатым и знаменитым, помогать семье, друзьям, бедным… Где всё это? Куда делись мечты? Почему он так опустил планку для самого себя? Подумал, что выше головы не прыгнуть?

Школа… Он застрял в этой школе… Работа душила его, затягивала с головой, высасывала из него жизненные соки. Сначала ему нравилось общаться с детьми, нравилось готовиться к урокам. Каждый из них он превращал в представление, яркое, неповторимое. Глаза детей горели от восторга, он спрашивал и получал ответы… История увлекала его. Восстания, мирные соглашения, изобретения, далёкие страны, таинственное прошлое – всё это было его стихией. Он много прочитал за свою жизнь, очень много, был просто ходячей энциклопедией по истории… Но что-то ушло, стало уже не так интересно пережёвывать одно и то же.

Виктор Павлович шёл по улице и смотрел на своё отражение в гигантских витринах супермаркетов. Он казался себе каким-то серым, незаметным, пожухлым, как кактус на мониторе. Вот и школа. Даже заходить в неё не хотелось. Запутанные коридоры с облезлой голубой краской на стенах, шумные бестолковые ученики, которым дела нет ни до истории, ни до чего-либо вообще. Учительскую он миновал, не хотелось принимать участие в разговорах. Навстречу ему шла учительница биологии Ольга Петровна, высокая, как Эйфелева башня, и тощая, как жердь.

– Виктор Павлович, а вы что это сегодня на педсовете не были? Ой, вы не заболели случайно? Вид у вас нездоровый какой-то!

– Да! – неопределённо махнул головой Махров и полетел прочь от Ольги Петровны. Он забыл про педсовет… Второй раз уже просто взял и забыл. Когда-то давно он прочитал в каком-то журнале, что человек забывает то, что помнить не хочет.

Пять уроков, класс за классом. Мало внимательных, умных учеников. Кто виснет в «общалке», кто рисует на парте, кто играет с соседом по парте в «морской бой». Им не нужны его декабристы, фараоны и императрицы.

Обэжэшник не занял пятьсот рублей, директор припомнил пропущенный педсовет… Денёк был невесёлый.

Виктор Павлович шёл домой, в животе урчало от голода. «Может, к Вике съездить? Может, она и займёт!» – подумал Махров и достал из кармана старенькую «моторолку». Сестра бодро прокричала в трубку:

– Алло!

– Алло! Вик, привет!

– Привет! Как ты? Чё голос такой кислый?

Тут сестра засмеялась и закричала куда-то вдаль, не в трубку:

– Семён! Перестань!

Послышался детский смех, звонкий, как колокольчик.

– Вик, слушай, ты сегодня…

– Что? Я не расслышала! Сына, ну перестань!

– Викуль, ты занята сейчас? Можно, я приеду?

– Ой, Вить, извини, я не расслышала… Тут Семён разлил компот… Я перезвоню, хорошо?

– Хорошо! – вздохнул Махров и нажал «отбой».

Он шёл по мокрому после дождя асфальту, улицы были пусты и тихи. Внезапно мобильник загудел в кармане. Виктор Павлович обрадовался, решив, что сестра вытерла компот, отшлёпала Семёна и перезванивает ему. Но трубка неожиданно проревела басом:

– Здорово, Махор! Чё, футбол ко мне едешь смотреть?

– А-а-а! Дим, ты?! – разочарованно протянул Махров.

– Я! А ты кого хотел услышать?

– Я думал, Вика перезванивает…

Ехать к Дмитрию на другой конец города не было ни сил, ни желания. Снова эти вопли, одни и те же пьяные рожи вокруг, а утром на работу…

– Не, спасибо… Не приеду!

– Всё нормально-то?

– Да! А у тебя?

Дмитрий рассказал про Яночку, свою новую «единственную и неповторимую», аспирантку из педагогического университета. У них был конфетно-букетный период. Махров предчувствовал, что период этот закончится тем, что на толстом Дмитриевом безымянном пальце снова появится золотой обруч.