— Не одна гостья была у нас этой ночью, Охотник, — зло сказала Шиповничек. — И если та вторая явится сюда еще раз, я оторву ей голову, а кишки развешу на дубе, прежде чем твоя королева успеет дотянуться до копья, чтобы сделать это самой!

Брови Короля взлетели в удивлении:

— Давно не слышал я от тебя таких речей.

— Давно у тебя не было таких гостей, Король, — негромко поговорил Тис. Поднялся с места, наполнил свободную чашу золотистым сидром и передал Охотнику.

— О чем они говорят? — тот принял ее и снова поднял голову, чтобы видеть свою королеву.

— Она назвалась твоей сестрой, — королева совершенно по-человечески скривилась. — Хотела получить виру человеческой кровью за кровь своей сестры, в которой Хастингс сделал дырку.

— Мало сделал, — проворчала Шиповник.

— Следовало догадаться. Моих сестер ты не жаловала еще тогда, когда их никто не звал вороньими королевами. И что, получила она виру?

— Да, — жестко сказала Скачущая-в-Охоте и повернула руку ладонью вверх, показывая свежий розовой рубец. — Но не ту, которую хотела. Я давно играю в эти ваши игры и играю хорошо.

Король-Охотник рассмеялся. Перехватил руку жены, прижался губами к ладони.

— Но я тебе переиграл. И получил то, чего мне желалось.

— Больше чем твоих сестер, — хмуро сказала Шиповник раньше, чем королева ответила, — я не жалую тех, кто приходит к твоему дому и грозит забрать твое нерожденное дитя.

Свет как-то разом потускнел. Пламя в очаге словно вжалось в уголья. Блики и тени превратили лицо Короля-Охотника в застывшую жуткую маску.

— Фиаб, — имя сорвалось с его губ, тяжелое, как капля расплавленного свинца. — Средняя моя сестра. Она отдала собственного нерожденного сына как плату за могущество. Марха, старшая, отдала юность, и радость отдала младшая, Эльнахар. Ничего они не получили за эту жертву. Индомнах, чародей фоморов, обманул моих сестер. Прежде они были велики. Теперь едва ли кто-то назовет вороньих королев такими.

Он замолчал. Крепче сжал в пальцах руку королевы. Добавил скорее с досадой:

— Проклял бы, да не знаю, чем еще можно ее проклясть. Они давно утратили разум, все трое, только каждая по-своему.

— У них мой брат, — сказала Джил неожиданно для себя и почти сразу пожалела о том, что вообще открыла рот. В черных глазах Короля-Охотника бушевала ноябрьская буря.

— Я знаю, — сказал он, и взгляд его неожиданно смягчился. Буря улеглась. Усталый после долгой дороги мужчина сидел на полу у ног жены, и, если присмотреться, становилось видно, что не так уж он и юн. — И едва ли им нужен твой брат для добрых дел. Через Границу его провел Король-Ворон, в Бенморе только ему хватило бы сил на это. Он запечатал дорогу, он один и может открыть. Это такая ворожба, что выше моего разумения, и в этом нет ничего удивительного. Одним гнать ветер впереди охотничьей своры, понимать его пути и искать в них потаенную мудрость — другим.

Словно только вспомнив о ней, Король-Охотник надолго припал к чаше с питьем. Шиповник спросила:

— Так разрешаешь?

— Что? Развесить кишки на дубе? Разрешаю. Но не думаю, будто кто-то из них явится сюда еще раз. Не раньше, чем закончат свои дела в Бенморе. Я знаю, что им удалось пленить Короля-Ворона, хотя не знаю, как.

— Дилан сказал, что они забрали его куда-то, — вспомнила Джил. — Короля-Ворона, я имею ввиду. Он ослепил моего брата. На время. По крайней мере, Дилан думает, что отдал ему свои глаза на время. И получил взамен что-то, какие-то способности. Это Дилан помог мне выбраться из Вороньей башни. Рассказал, куда идти в подземельях, дал проводника-ворона снаружи.

Король-Охотник задумчиво нахмурился. Повел пальцем по краю чаши. Чеканка по медному боку сплеталась в узор из дубовых листьев.

— Если Колдун дал мальчику часть своей силы, тогда понятно, как мои сестры сумели его одолеть. Возможно, ему нужно было увидеть то, что он не мог увидеть своими глазами, и он взял глаза твоего брата. Король-Ворон всегда держит свое слово. Он вернул бы взятое. Держать слово — такова обязанность Королей. Вороньи королевы не станут выполнять его обещаний.

— И что делать? — Джил ссутулилась, почти физически ощущая, как висит на ней усталость и ответственность за брата, а еще — за Бена, который оказался в лапах вороньих королев из-за нее. И это все было такой тяжестью, что оставалось только лечь и ждать, пока она ее раздавит.

— До Середины лета вороньи королевы будут ждать. Для темного колдовства нужно подходящее время. Ты до праздника можешь оставаться нашей гостьей. А после — я решу, что можно сделать, и что сделать должно.

— Ты хотела просить еще о чем-то? — спросила королева. Пальцы ее словно сами собой перебирали рыжие пряди, выбившиеся из косы Короля. — Раз уж я не могу вернуть тебе брата прямо сейчас.

— Да. Кажется, меня прокляли.

Стоило Джил вспомнить о проклятии, как рот сам собой наполнился горькой слюной, как будто она только что разжевала ягоды терна. Чаша с сидром, как назло, была уже пуста.

— Кто? — удивленно обернулся к девушке Тис.

— Хозяйка Тернового холма. Мы с Беном Хастингсом пришли туда за Горькой чашей для княжны гвиллионов. Мы чуть было не попали в западню там. Она пообещала мне горечь, чтобы я ни делала. Что я никогда не забуду ни горечь терна, ни разрушенные грезы.

— Она любит навевать сладкие видения, но терн всегда колюч и горек, — задумчиво сказал Король-Охотник.

— Глупо, — глухо сказала королева, которая скачет в Охоте. — В жизни человеческой всегда достаточно горечи и разрушенных грез. И эта — не самая худшая, уж поверь мне.