А ведь когда-то каждый мой день заканчивался прекрасными светлыми мечтами, которые уносили меня в страну снов. Я мечтала о великой любви и волшебных приключениях, о путешествиях и чудесных случайностях. И о прозаических, но все равно приятных вещах: о своей машине, новых платьях, необычной прическе и так далее. Мечтала сказочным образом, по щучьему велению, научиться свободно говорить на других языках, петь, играть на музыкальных инструментах. Все эти мечты были такими яркими, красочными. Куда все делось? Когда я мечтала так в последний раз?

Пожалуй… Да, где-то после знакомства с Тони. А когда перестала? Через месяц или даже раньше, точно не помню. Быть может, потому, что действительность стала ярче любой мечты?

Первый день в дороге прошел более-менее сносно. Заночевав на том же постоялом дворе, где три месяца назад Мартин останавливался с Маргарет и Роджером, путники выехали еще до рассвета. Мартин рассчитывал попасть в Лондон к вечеру, но погода спутала все карты. Не прошло и двух часов, как налетел холодный ветер, хлынул дождь. Дороги моментально раскисли.

Ночь застала их в четырех часах пути от Лондона. Наткнувшись на заброшенную охотничью хижину, они устроились на ночлег. Билл набрал хворосту и пытался развести огонь в очаге, но сырое дерево никак не хотело разгораться. Скинув мокрую одежду, они завернулись в запасные плащи, тоже влажные. Ночной холод пробирал до костей. Всю ночь Мартина то трясло, то бросало в жар, и утром он едва смог сесть на коня.

Я уже не знала, где боль от борьбы тела с разумом, а где ломота от жестокой лихорадки. Дождь не прекращался и на следующий день. Возможно, разумнее было остаться в хижине и снова попытаться развести огонь, сжечь лавки или еще что-нибудь сухое, но Мартин, словно в бреду, торопился добраться до Лондона.

За те несколько месяцев, которые прошли после свадьбы, я не слишком хорошо успела узнать Лондон. А даже если бы и успела, вряд ли бы смогла разобраться в сплетении кривых тесных улочек, — слишком сильно изменился город после Великого пожара[3]. Да и Маргарет в ее придворную бытность нечасто покидала дворец. И все же мне показалось, что мы очутились где-то недалеко от Вестминстера.

— Сюда, — прохрипел Мартин, почти теряя сознание.

Билл соскочил с осла и постучал в ворота небольшого, но явно зажиточного дома. Басовито залаяли собаки. Приоткрылось смотровое окошко.

— Мой господин! — по-немецки ахнуло за воротами старческим голосом.

Дальнейшего я не видела, потому что Мартин все-таки отключился. Его успели подхватить, сняли с коня и понесли в дом. Кстати, это была еще одна вещь, которую я не понимала. Когда тело спало или теряло сознание, я ничего не видела — само собой. Но каким образом слышала, чувствовала запахи и испытывала различные тактильные ощущения?

Мартина принесли в жарко натопленное, душное помещение, раздели и уложили в мягкую кровать под одеяло. Какое блаженство! Если б только еще все не болело так сильно. И окно бы немного приоткрыть — дышать же нечем.

Побежал день за днем. Судя по всему, у Мартина было как минимум воспаление легких, что меня изрядно беспокоило. Нет, я знала, что он не умрет, но вот успеет ли достаточно оправиться до конца октября? Тем более, что лечить его толком, разумеется, не лечили. Обтирали уксусом, настоянным на травах, окуривали каким-то вонючим дымом, пускали кровь. Вот, собственно, и все. Приходил некий важный доктор, судя по тому, как к нему обращались, — настоящий, не банщик-цирюльник. Считал пульс, слушал дыхание, приложив ухо к груди. Бормотал что-то невнятное на латыни. Прописал некое целебное питье, которое Билл пытался вливать Мартину в рот, когда тот ненадолго приходил в себя.

Помимо голосов Билла и доктора, я различала еще два. Старческий, который звучал из-за ворот, принадлежал старшему слуге Киршнеру. Обладателем второго, тоже немолодого и скрипучего, был тот самый барон Гейден, которому Мартин адресовал письмо. Ухаживал за Мартином Билл — обтирал, менял простыни, расчесывал волосы. Проделывал это он так ловко, что я подумала: из этого мальчика действительно получился бы хороший врач. Ну, или медбрат — это уж точно.

Наконец Мартин начал приходить в себя. У него еще держалась высокая температура, он страшно кашлял и большую часть суток спал, но дело потихоньку шло на поправку. Билл как раз поил его куриным бульоном, когда в комнату вошел барон Гейден.

— Вам лучше, мой господин? — спросил он по-немецки с почтительным поклоном.

— Да, Гейден, — прохрипел Мартин и закашлялся. — Давно я здесь?

— Две недели.

— Ничего не помню. Последнее — как мы с Биллом ночевали в какой-то хижине в лесу.

— Вы добрались сюда сами, мой господин. И потеряли сознание у ворот. Я ждал вас раньше, к Варфоломеевской ярмарке[4].

— Я не мог приехать раньше, Гейден, — поморщился Мартин. — Вы получили деньги по моему векселю[5]?

— Конечно. Вы приехали за ними?