С фантасмагорией о демоне на договоре, продолжившей булгаковские традиции, я познакомился в больнице в середине восьмидесятых, запоем читая засаленные страницы «Нового мира». Ночью проснулся от нехилого удара неизвестным твёрдым предметом, подумал – пришло моё «Время Ч». Сосед-старик, выходя в туалет, прислонил костыль к моей кровати, падая, тот угодил прямиком в лоб. Автор – мастер аппетитных повествований об угощениях. С кулинаршей, потчевавшей Данилова бараньей ногой, мы работали вместе в журнале, а покупая минеральную воду «Кармадон», обязательно вспоминаю одноимённого персонажа, предпочитавшего вокзальную кухню.

От Курского вокзала электричкой по ерофеевскому маршруту мы ездили в Орехово-Зуево на фестиваль «Индюшата» (инди – независимый).

– Пивное веселье и пляски на сцене, – ехидно описывал выступление нашей группы под именем «Штехт» андеграундный критик. Мы не обиделись, большое фото группы украсило первую страницу рок-газеты «Энск».

– Почему «Штехт»? Аналогичный набор звуков воспроизводил школьный багроволицый физрук, нетерпеливо сдувая пену с кружки бочкового пива.

Минус тридцать показывал исполинский картонный градусник, нескромно намекая на связь старой песни "Аквариума" и нашего ударного номера "Полярный блюз". С термометром выбегал шоумен Отец-Груша, в процессе концерта он переодевался в костюмы моряка, ниндзи, полярника и священника.

Иезуитский совет принимал номер в узком номере савва-морозовского орехово-зуевского общежития. Груша осторожно подпрыгивал и совершал загадочные жесты руками, словно протирал пыльное зеркало.

– Не динамично, – хмыкали мы. – Выпей-ка, дружок, водки, закуси огурцом и попробуй ещё.

– Я уже хороший? – справлялся он после очередной дозы.

Основательно захорошев, Отец-Груша заснул в зале, не дождавшись фееричного выступления группы.

Москва – насмешливый город.

Хозяйка квартиры, где я снимал комнату, спрятала мои ботинки, чтобы иметь залог на всякий пожарный.

– Эй, Ленин, погоди! Не обижайся! – За понурым маленьким Ильичом по Никольской резво бежал молодой Пётр Первый. Обилие политических двойников – первый признак, что близко Красная площадь. Я ехал в вагоне метро с Брежневым, тот сжимал пластиковый пакетик с едой и был облачён в маршальский мундир. На золотые эполеты таращился молоденький милиционер.

Мавзолей я посетил на одиннадцатом году жизни в Москве. Многочасовая очередь настраивала на торжественный лад. Теперь никакого почтения, быстро проследовали мимо вождя, кое-кто даже хихикнул.

В Доме Союзов на Большой Дмитровке на журналистском съезде случилась оказия с цифрой. На большом плакате оформитель написал «X-й», имея в виду порядковый номер десять. Самые невыдержанные набросились на лозунг, как собаки на колбасу.

Гости столицы непременно снимаются на фоне Большого театра. Прежде здесь был разбит чахлый скверик, где мы переводили дух после покупок в музыкальном магазине на Неглинной. На прилавках ничего интересного не было, но, если покрутиться минут десять, подваливал шустрый малый и, глядя в сторону, тихо спрашивал:

– Что ищете?

Происходил конспиративный разговор, где размер означал цену, например, 55-й – 550 рублей.

– Берём чёрный цвет, 55-й размер.

Японская гитара стоила не меньше подержанных «Жигулей». Заработанных на свадьбах и выпускных вечерах денег нам хватало только на демократов: чешские и гэдээровские инструменты.

Теперь у Большого цветёт иной бизнес. Наглый хулиган, выпятив челюсть, объяснял провинциальной парочке:

– Сфотографировались с ручными голубями – платите. Те пыхтели, летели пух и перья.

Наш человек не верит надписи «Купаться запрещено». Сунет палец в реку, если не отпадёт, полезет в воду.

Я задавался вопросом, куда девают улов рыбаки, удящие с перил парка Горького?

– Спасайте, люди добрые! – вопила чумазая гражданка, показывая рукой в воды Москвы-реки цвета керосина, куда за вознаграждение в сто рублей прыгнул с Малого Москворецкого моста её спутник. Зеваки качали головами, снимали видео телефонами, на спасение утопающего было ринулся добрый пьяный молодец, но трезво оценив силы, выполз на берег. С неба на происходящее мрачно взирали облака, похожие на отпечатки грязных пальцев.

Пасмурным утром 19 августа 1991 года я болтался по улицам, заходил в магазины, где не было ничего, кроме минеральной воды и чёрного хлеба, слушал разговоры прохожих. У Красной площади говорили о том, что снимается кино, поэтому поставлено оцепление.

Через пару кварталов выяснилось – президент заболел, арестован, расстрелян – заговор, переворот. Когда возвращался к месту ночлега, услышал свою фамилию и обомлел. Это был один из всего пяти человек, тогда знавших меня в Москве, – первое из череды совпадений.