Мазур хорошо помнил, она говорила, что капитан делал предложение дважды, но допрашивать не стал, смешно, в конце концов, да и права никакого нет…

— И насчет остальных не надо допрашивать, ладно? Сам понимаешь, что были, не могла же я спрыгнуть со старинной гравюры, а? Невинной розой… — Ольга фыркнула ему в ухо. — В чем-то я довольно беспутная роза, милый… Но с тобой, ты поверь, мне удивительно хорошо. У тебя с ней все было отлично?

— Ага, — с трудом выдавил Мазур.

— Вот и гадай тут. Должна признаться, особа я довольно своенравная и независимая… Она на меня в этом походила?

— Нет. Была гораздо мягче.

— Ну, тогда я ничего не понимаю. Ты слышал, что близнецы во многом схожи так, что просто удивительно? Даже если живут с раннего детства в разных концах страны, женятся на схожих по внешности и характеру женщинах, собакам дают одни и те же клички, машины покупают одной марки… Мы с ней в какой-то мере близнецы, верно? Однако характеры совершенно разные, сдается мне. И все равно, странно, что моя испанская доля крови что-то на сей раз не проявляет себя. Как ни прискорбно выговорить, но впервые почувствовала, что меня укротили, и пришел хозяин…

— Это плохо?

— Это непривычно, — призналась Ольга. — Пытаюсь по-прежнему взять поводья, как встарь, — и не получается. Можешь гордиться, Влад, ты меня укротил… только, я тебя очень прошу, не пытайся этим пользоваться, ладно? Если ты что-то, пусть по нечаянности, сломаешь, я опять пантерой обернусь, и это же насовсем… Ты почему молчишь?

— Да потому… Не знаю, что сказать. Я двадцать лет убиваю людей, понимаешь? Я привык шлепать по горло в болоте и жрать змей, я всегда заранее знал: когда меня пошлют, там, куда послали, никто не будет меня любить, никто не будет со мной дружить. И не надо, я не за этим иду, так что плакать не стану… Но я не думал, что когда-нибудь буду беззаботно торчать во фраке, спокойно гулять с девушкой по чужому городу, что в промежутках буду жить, как все нормальные люди. Я и не хотел тебя укрощать, я просто попал в пьесу, которая не для меня написана, она для кого-то более мирного, белого, пушистого… ладно, не обязательно мирного, но уж никак не для меня… А ты говоришь — воспользоваться… С собой-то не знаешь, что делать, где уж тут с тобой властным хозяином быть… И я просто не понимаю, какое тут может быть будущее…

Он выпалил все это и зажмурился от жгучего стыда — хорош мачо…

Тут же сработал мощный рефлекс, внутренний тормоз, но, в темпе прокрутив только что прозвучавшие слова, он не нашел, в чем себя можно упрекнуть: никаких тайн не выдал, ни в чем не раскрылся, даже круглая дура на ее месте, и та давно поняла бы, что «коммодор Савельев» отнюдь не паркетный шаркун, а опытный убивец, да и дружки у него соответствующие. Так что ничего страшного не произошло, вот разве что расслабился до полной непозволительности, но делу, игре это ни в чем не помешает…

— Ты просто чудо, — сказала Ольга. — По-моему, я тебя люблю как раз за неповторимость ситуации: всегда мечтала, как любая женщина, чтобы у ее ног оказался такой, такой мужчина… И чтобы он при этом, будучи настоящим мужчиной и твоим хозяином, все же оставался у твоих ног… Чушь несу, а?

— Нет.

— Если ты меня понимаешь, совсем прекрасно. Пресвятая Дева, неужели сбываются мечты? Супермен, душа у тебя то ли израненная, то ли просто-напросто совершенно непривычная к нормальному течению жизни. Впрочем, и я — не подарок, так, кажется, у вас говорится? Надо же, от каких пустяков зависят любовь и откровенность — просто выпить однажды больше положенного, досыта наслушаться «Малагуэны»… Что?

— Я не хочу, чтобы ты шла с нами до Чукумано. Там может быть по-настоящему опасно.

— Ну вот, а кто только что обещал не проявлять хозяйских замашек? Милый, есть вещи, которых я даже от тебя слушать не стану, уж прости. Ты обязан, я обязана… Хватит. Сейчас ты с меня снимешь это дурацкое платье, и я тебя буду любить, как самая беспутная роза. Должны же мы, наконец, понять, в чем разница между невинной и беспутной розой? Нет, медленнее, милый…

Поздним утром Мазур осторожненько ретировался из покоев спящей Ольги — чтобы соблюдать видимость светских приличий и не компрометировать. Как частенько бывает, жизнь с утра казалась особенно унылой и безнадежной, но долго рассуждать об этом не пришлось — едва он взялся за ручку своей двери, начищенного медного кошмара, напоминавшего то ли секстан, то ли старинный маршальский жезл, из-за угла, с верхней площадки лестницы, бесшумно выдвинулся человек в неизбежном белом костюме. Руки он держал за спиной, и весьма предусмотрительно — от неожиданности Мазур едва не провел защитный прием.

— Сеньор коммодор? Вы позволите отнять у вас немного времени?

— Бога ради, — сказал Мазур. Он здорово не выспался и мечтал о кофе или парочке часов сна, но, с другой стороны, простой лакей ни за что не стал бы навязываться, вообще открывать рот, они скользили тенями и в полном соответствии с версальскими нравами никогда не заговаривали первыми…

— Меня зовут Хименес, сеньор. Имею честь заведовать охраной — не только этой асиенды, всего, принадлежащего сеньоре…

— Очень приятно, — вяло сказал Мазур.