– Вот и славно, мистер Диксон, теперь можете возвращаться к себе. Если я узнаю, что вы мне соврали…

– Пеняй на себя, – закончил за нее Авери, дрожащими руками размазывая по лицу слезы.

Тут миссис Сигсби, подумать только, засмеялась.

– Прямо читаешь мои мысли!

Пять часов дня.

Эллис сбежал по меньшей мере восемнадцать часов назад, может, раньше. Камеры на площадке ничего не записывали, поэтому точное время побега установить не удалось. Миссис Сигсби и Стэкхаус сидели в ее кабинете, следили за развитием событий и слушали отчеты агентов. Свои люди у них были по всей стране. Обычно они занимались подготовительной работой: наблюдали за детьми с высоким НФМ, составляли досье на их друзей, родных, соседей, собирали информацию о школах. И о домах, разумеется, – особенно об охранной сигнализации в этих домах. Такие наработки со временем очень пригождались группам захвата. Кроме того, агенты разыскивали особых детей, которые до сих пор не попали в поле зрения Института. Да, анализ на содержание НФМ брали поголовно у всех новорожденных (это было такое же обязательное исследование, как пяточный тест на ФКУ и оценка ребенка по шкале Апгар), но не все дети рождались в больницах, и многие родители (все более громкоголосый антипрививочный контингент, например) отказывались от анализов.

Агенты на местах ничего не знали о своем руководстве и даже не понимали, с какой целью собирают сведения; многие полагали (ошибочно), что это какая-то государственная программа слежки за населением. Большой Брат и все такое. Как правило, они просто откладывали лишние пятьсот долларов в месяц на черный день, в нужное время отчитывались начальству и не задавали вопросов. Конечно, иногда кто-нибудь все же начинал любопытствовать – и быстро понимал, что любопытство губительно не только для кошек, но и для благосостояния.

Самая высокая концентрация агентов была в непосредственной близости от Института. Здесь работало около пятидесяти человек, и все они не столько следили за детьми, сколько грели уши: не начнет ли кто задавать неудобные вопросы. То была своеобразная проволока, растянутая у входа, – система раннего оповещения.

Стэкхаус предусмотрительно уведомил о случившемся пять-шесть человек в Деннисон-Ривер-Бенде – вдруг Диксон ошибся или соврал («Он не врал, я детское вранье сразу чую», – настаивала миссис Сигсби), – однако большую часть агентов он отправил в район Преск-Айла. Одному из них было поручено связаться с местной полицией и сообщить, что он видел мальчишку, которого показывали в новостях на Си-эн-эн, – Люка Эллиса. Там говорили, будто его разыскивают в связи с убийством родителей. Агент сказал, что не уверен на сто процентов, но паренек был очень похож на этого Эллиса. Он клянчил у прохожих деньги, причем вел себя крайне агрессивно. Миссис Сигсби и Стэкхаус понимали: если мальчишку подберет полиция, проблему удастся решить, пусть и не идеально; с полицией всегда можно договориться. Кроме того, его россказни примут за бред психически неуравновешенного ребенка.

Мобильной связи в Институте и городке не было (если точнее – в радиусе двух миль от Института), поэтому поисковики пользовались рациями. Ну и городские телефоны никто не отменял. Как раз такой телефон сейчас зазвонил на столе у миссис Сигсби. Стэкхаус схватил трубку.

– Да? Кто говорит?

То была доктор Фелиция Ричардсон, сменившая Зика на наблюдательном посту. Она сделала это без малейшего сопротивления, так как отлично понимала: на кону стоит и ее судьба.

– У меня тут один агент на связи. Жан Левек. Говорит, он нашел лодку, на которой плыл Люк Эллис. Вас соединить?

– Немедленно!

Миссис Сигсби стояла перед Стэкхаусом. Она вопросительно развела руками и беззвучно спросила: Что?

Стэкхаус не ответил. В трубке щелкнуло, и на связь вышел Левек. Его могучим мэнским акцентом при желании можно было рубить деревья. Стэкхаус никогда не видел этого человека, но сразу представил себе загорелого старикана в шляпе с блеснами на полях.

– Нашел я вашу лодку, значит.

– Да, мне сказали. Где?

– Ее вынесло на берег милях в пяти вверх по течению от Преск-Айла. Воды она набрала изрядно, но весло на месте, целехонько. Всего одно весло там было, значит. Я еще никому не говорил. На весле кровь. В тех краях есть пороги, и если ваш мальчишка мелкий и с лодкой обращаться не умеет…

– Он мог вывалиться за борт, – закончил Стэкхаус. – Оставайтесь на месте, я пришлю людей. И спасибо вам.

– А за что ж мне деньги платят! – сказал Левек. – Вы мне, небось, не расскажете, чего этот парень натворил?..

Стэкхаус бросил трубку, тем самым ответив на глупый вопрос Левека, и сразу ввел миссис Сигсби в курс дела:

– Если нам повезло, гаденыш утонул, и сегодня-завтра на берегу найдут его тело. Однако рассчитывать на такую удачу нельзя. Надо немедленно отправить в Преск-Айл Рейфа и Джона – других охранников у меня нет, и с этим тоже надо что-то делать, когда все уляжется. Если Эллис идет пешком, то туда он отправится первым делом. А если он сядет в транспорт, его заметут местные копы или полиция штата. Он же сумасшедший гений, который убил своих родителей и сбежал в Мэн!

– Я действительно слышу надежду в вашем голосе? – с неподдельным любопытством осведомилась миссис Сигсби.

– Нет.

Детям разрешили покинуть комнаты и пойти на обед. Со стороны казалось, что едят они в тишине и унынии: по залу, точно акулы, кружили смотрители и лаборанты. Все они явно были на взводе и не задумываясь наградили бы пощечиной или ударом тока любого, кто осмелился бы им хамить. Однако тишина была проникнута такой эйфорией, что Фрида Браун чувствовала себя слегка пьяной. Один из них сбежал! Все дети радовались и тщательно это скрывали. Радовалась ли она? Отчасти…

Рядом сидел Авери. Он закапывал сосиски в печеную фасоль, потом их раскапывал. Погребал и эксгумировал. Фрида была не такой начитанной, как Люк Эллис, но знала, что такое «погребение» и «эксгумация». А вот что будет, если Люк проболтался о своем плане кому-нибудь из присутствующих, она не знала. И что теперь будет с ними? Их отпустят? Отправят домой, к родителям? Остальным, конечно, хотелось в это верить – отсюда и скрытые течения в воздухе, – однако Фрида что-то сомневалась. В свои четырнадцать лет она уже была закостенелым циником. Ее мультяшные человечки улыбались, а сама она – нет.